Олег Верещагин - Скажи миру – «нет!»

– Можете поспорить с Вадимом, кто будет князем, если я стал слишком плох для вас… Тань, ты со мной?

– Конечно, – спокойно и без раздумий ответила она.

– Олег, – вдруг сказала Ирка Сухоручкина, – ты будешь жалеть. И мы будем жалеть. Не уходи.

Я молча улыбнулся и сделал жест римской арены.

Большим пальцем вниз.

…Саня ушел ночью. Под утро – Андрей.

А утром – еще до того, как собрались мы с Танюшкой, – исчезли Сергей и Ленка.

Мы снова шли навстречу весне… или, может, это она двигалась навстречу нам… Вот только на этот раз мы с Танюшкой были только вдвоем.

Мы оба были хорошие ходоки и легко одолевали по здешним горам и лесам тридцать-сорок километров в день. Мы не разговаривали об этом, но как-то само собой получалось, что мы идем на Скалу. Дальше ни я, ни Танюшка не заглядывали.

Она ни слова мне не говорила насчет произошедшего. Во мне же продолжала жить обида.

Нет, не так. Это была не обида, а… Не знаю, как сказать. Я просто уперся… черт, черт, черт, не знаю! Я был рад, что мы ушли, и ненавидел себя за это. Я злился на ребят и на себя. Я вспоминал Сергея и готов был биться головой о стену, но через секунду бросал взгляд на Таньку и радовался, что мы одни. Я думал о наших клятвах, и эти мысли заставляли меня думать о другом, о том, что я вывалял в пыли свою честь… но и эти мысли сменялись воспоминаниями о том, как от меня в глаза отказались те, кого я считал друзьями.

Не знаю, что ощущала Танюшка. А я в конце концов просто плюнул на произошедшее и решил жить окружающей нас весной.

Дважды мы встречали ребят из местных, но расходились с ними без особых разговоров, хотя они охотно делились с нами продуктами, предоставляли место для ночевки и оба раза предлагали остаться навсегда. Люди были нужны везде, ребята – хорошие… но мы, по-прежнему не сговариваясь, продолжали свой путь на юг.

– Гвадалквивир. – Танюшка глубоко вздохнула всей грудью. – Осталось километров триста.

Пятого мая мы стояли на правобережье знаменитой реки, глядя, как ровный теплый ветер раскачивает волны лавровых и апельсиновых рощ на холмах.

задумчиво спросил я, держа обе руки на рукояти палаша. Я был голый по пояс, летняя куртка обмотана вокруг бедер, вещмешок тоже переместил на ремень, чтобы не натирал плечи лямками, а к нему еще вдобавок подвязал сапоги. Танюшка тоже шагала босиком и голая по пояс. – Ну и как дальше? Вплавь тут едва ли можно, река-то, кажется, бурная…

– Бурная, – подтвердила Танюшка. – И широкая.

– А я – знаешь? – хотел этим летом обратно в Россию вернуться. На Ергень, – признался я. – Ладно, пошли посмотрим, что там, как и где.

– Подожди! – Танюшка схватила меня за руку. – Стой, смотри!

Внизу – примерно в полукилометре от нас – на берегу из лавровой рощи галопом, закинув к спинам короны роскошных рогов, выскочило оленье стадо – не меньше тридцати голов огромных оленей, которые тут на каждом шагу, а в нашем мире давно уже ископаемые. Вихрем олени пронеслись вдоль берега. Но не это привлекло внимание Танюшки. Следом за оленями, легко ломая деревья, показалась огромная, внешне медлительная рыже-черная туша. На длинной сильной шее сидела кирпичеобразная голова с круглыми ушами и вытянутыми вперед массивными челюстями. Тварюга имела вид странного клина: невероятно массивный перед на длинных мощных лапах и узкий, хиленький даже какой-то, зад – на кривых коротеньких.

Холка этого животного была на высоте около трех метров.

Я прикрыл рот. Только сейчас заметил, что он у меня опять сам собой открылся. Второй раз в жизни… В этом мире я уже видел пещерного медведя и тигрольва – хищников, давным-давно вымерших на той Земле. Но это… Стоп, я где-то читал про такого… или видел картинки… Существо было настолько странным, что я не ощущал страха, хотя бояться, кажется, стоило. Переваливаясь с боку на бок и временами переходя на смешной галоп, гигант преследовал оленей с вялой целеустремленностью.

– Эндрюсархус! – вырвалось у меня. Танюшка повернулась ко мне. – Первобытная гиена!

– Похож, – согласилась девчонка. – Он так с голоду сдохнет, олени-то вон уже где…

– А мы – вот где. – Я обратил внимание, что эндрюсархус остановился и неожиданно легко повернул голову в нашу сторону. Можно было различить, как задвигался большой черный нос. – Та-ня… мотаем-ка отсюда…

Мы побежали, не сговариваясь, вверх по течению, на бегу прислушиваясь. Но, похоже, смешная и страшная махина за нами не погналась. Тем не менее мы отмахали километра четыре галопом не хуже оленьего и остановились, только вылетев на открытый берег, где Гвадалквивир образовывал большую заводь. В тихой воде между кувшинок бродили фламинго. Еще росли какие-то синие с золотом водные цветы, и Танюшка, ахнув, начала раздеваться, но я удержал ее:

– Помнишь пословицу про тихий омут? Кто в нем водится?

– Черти, – вздохнула девчонка. – Ладно… А может, ты мне достанешь эти цветы? Ты же чертей не боишься…

– Чертей не боюсь, – согласился я, – а вот его – боюсь, и даже очень.

По воде между совершенно пофигистских фламинго скользил костяной гребень метров пяти в длину.

– Местность кишит жизнью, – заметила Танюшка, резво отскакивая от болотистого бережка. – Как все-таки переправляться будем?

– А стоит ли? – раздался насмешливый голос, говоривший по-английски.

Мы резко обернулись.

В десятке метров за нашими спинами стояли трое мальчишек.

Все-таки чутье – великая вещь. И я сразу почуял, что сейчас жди неприятностей. И больших.

К вопросу о дырявом счастье.

Один мальчишка – он стоял в середине – был постарше меня на пару лет, тоже голый по пояс. Его руки лежали на рукоятях двух коротких клинков, а серые глаза смотрели из-под темных прядей безжалостно-оценивающе. Двое других выглядели моими ровесниками. Один из них – угрюмый крепыш – качал в руке боевой топор. Его лицо ничего не выражало, белокурые волосы были забраны в длинный пышный «хвост» на макушке. У второго – русоволосого – лицо было нежное (хоть и загорелое), тонкое, большие синие глаза (такие лица я часто встречал на иллюстрациях художника Медведева к книгам моего любимого Крапивина). Но в правой руке (широкий рукав подкатан до локтя), перевитой жгутами мускулов, этот милашка держал длинную тяжелую шпагу. И именно он высказался первым (в его английской речи прозвучал такой же, как у нас с Танькой, акцент – русский!):