Вадим Панов - Красные камни Белого

Нет для цепаря более умиротворяющего звука, чем басовитый рокот работающего кузеля. Мерный, привычный шум, вызывающий легкое дрожание сделанных из ильского сплава переборок, он проникает в самую душу, наполняя ее спокойствием и уверенностью: все хорошо, цеппель идет по курсу и его системы в порядке. Никакой опасности, никаких чрезвычайных ситуаций, и сотни метров до земли так и останутся цифрами, не разверзнутся зияющей пропастью и не поглотят воздушный корабль.

Мерный шум дарит умиротворение.

Паротурбинный кузель – главная силовая установка цеппеля, а потому цепари прислушиваются к нему всегда. Инстинктивно. Именно к кузелю, а не к работе вынесенных в мотогондолы тяговых электродвигателей. Установленные на боках сигары, они притягивают взоры пассажиров и зевак, попадающих под гипнотическое обаяние бешено вращающихся винтов. Но мало кто из штатских вспоминает, что питает двигатели, а значит – разгоняет пропеллеры, – именно кузель. Среди штатских мало настоящих знатоков. Ведь что для них цеппель? Обыкновенный дирижабль, оснащенный сложным, умеющим создавать межзвездные переходы астрингом. Что для них небо? Головокружительная высота, по которой проложен путь. Что для них рокот кузеля? Противный шум. И мало кто из штатских задумывается над тем, как работает астринг и сколько приходится платить управляющему им астрологу. Мало кто знает, как тяжело «читать» небо, «седлать» попутные потоки и уклоняться от встречных. Мало кто понимает значение кузеля.

Штатские не понимают вещей, из которых складывается цепарская жизнь.

И лишь в одном цепари и штатские солидарны: на вопрос, что такое Пустота, и те и другие отвечают одинаково – опасность и страх. Если ты ямауда, то только опасность, но ямаудой нужно родиться…

– Можно? – Капитан распахнул дверь сразу после того, как постучал, и тем наглядно продемонстрировал условность проявленной вежливости. Открыл и немедленно шагнул в каюту, дружелюбно глядя на вскочившего с койки пассажира. – Вальдемар, я за тобой.

– Неужели?

– Когда-нибудь это должно было случиться, чтоб меня манявки облепили! – хмыкнул Вандар. – Мы в точке!

– А я уж думал, ты и этот переход продержишь меня в камере!

– В каюте, Вальдемар, не спорь.

– В камере.

– Мы так договорились.

– Знаю. – Обитатель каюты-камеры вздохнул. – Но путешествие оказалось до ужаса скучным.

Вальдемару Осчику было около тридцати стандартных лет, и его лицо еще не украсили складки зрелости. Короткие светлые волосы, выпуклый лоб, открытый взгляд больших голубых глаз, в которых почти всегда сверкали веселые огоньки, приятная улыбка, ямочка на подбородке – внешность позволяла Осчику завоевывать расположение людей, и он умело ею пользовался. Фигура тоже не подкачала – не атлетическая, но и не раздавшаяся, соразмерная, а все движения молодого мужчины дышали энергией и напором.

Одевался Осчик со вкусом, и на фоне капитана, облаченного в потертую тужурку, фуражку без эмблемы, несвежую рубашку, черные брюки и довольно пыльные ботинки, Вальдемар выглядел настоящим щеголем. Изящ ный дорожный костюм из тонкой шерстяной ткани, белоснежная сорочка и блестящие туфли – создавалось впечатление, что Осчик не в опасное путешествие отправился, а совершал турне по цивилизованному миру.

– Остался один переход, – сообщил Вандар. – Если хочешь, можешь провести его на мостике.

– Хочу, – не стал скрывать Осчик. – Тем более что твоя паранойя уже дала плоды: я понятия не имею, на какой планете мы находимся.

– Не паранойя, а предусмотрительность, чтоб меня манявки облепили. – Капитан усмехнулся. – Теперь я уверен, что за нами не следят.

– Кто? – с деланым простодушием осведомился Вальдемар.

– Твои друзья.

– Мы ведь договорились – никакой слежки.

– И я уверен, что соглашение соблюдено.

Жак Вандар проигрывал Вальдемару не только в одежде. Капитан был гораздо старше пассажира – не так давно ему стукнуло пятьдесят, – и его круглое, как у большинства дунбегийцев, лицо носило отметины перенесенных цепарем невзгод. Четыре мелких шрама на щеках и лбу – следы осколков, небольшой рубец на шее – память о вемкайской язве, желтое пятно на левой скуле, оставленное кретонской проказой – Вандар вдоволь попутешествовал по Герметикону и много чего пережил. Но даже без этих знаков лицо капитана было неприятным. Низкий лоб тяжело нависал над маленькими, глубоко посаженными, да еще и скрытыми густыми бровями глазками. Толстый нос, напоминающий покрытую сетью голубых прожилок картофелину, располагался меж обвисших щек. Прямо под ним была прочеркнута полоска тонких губ, а круглый подбородок плавно сливался со вторым и третьим. Вандар был толст, казался рыхлым, однако в действительности все еще обладал впечатляющей силой и запросто вязал в узлы железные прутья.

– Когда мы войдем в точку перехода?

– Мы уже в ней, – ответил Жак, первым ступая на капитанский мостик. – Луи?

– Все в порядке, кэп, – отозвался рулевой.

Командный пункт «Черного Доктора» был не просто большим – огромным, поскольку построившие цеппель галаниты считали, что мостик должен быть обязательно объединен с кабинетом астролога и радиорубкой. В итоге на стоящем в левом углу столе вперемешку валялись астрологические атласы, карты и даже навигационные приборы – сейчас ими занимался Петер Хеллер, исполнявший на «Черном Докторе» роль старшего помощника, а справа громоздился шкаф рации, у которого скучал длинный парень в комбинезоне техника.

– Как видишь, Вальдемар, до прыжка осталось всего ничего. – Вандар потер ладони и с улыбкой посмотрел на Осчика: – Нервничаешь?

– Как и все, – хмуро ответил Вальдемар. – У тебя есть выпить?

– На мостике не держу. – Капитан взялся за переговорную трубу: – Астролог!

– Все готово.

– Так начинай, чтоб меня манявки облепили! Чего ждешь?!

И включил сирену.

Переход – это Пустота. А Пустота – это страх.

Эту аксиому любой цепарь вызубривает уже в первом же путешествии. А если достаточно умен, то еще раньше, потому что встречать Пустоту надо подготовленным. В этом случае ее удар не оглушит и не заставит завязать с полетами.

Во время перехода трясутся все: и прожженные цепари, и пассажиры, и даже ямауда, хотя эти, последние, испытывают не столько страх, сколько чувство тревоги, порожденное подстерегающими в Пустоте опасностями. Что толку во врожденных способностях, если в корабль вцепится «рогатый клещ» или его накроет «злобная путина»? Штатские ненавидят переходы, входят в Пустоту напряженными, заранее готовясь к дикой ее атаке, а потому их накрывает и чаще, и сильнее, чем опытных цепарей, для которых ужас великого Ничто – естественная часть жизни. Цепарь тоже боится, его тоже долбит ощущение пустой безбрежности и накрывает Знаками, но цепарь не забывает о правилах и чувствует себя членом команды. Цепарь – существо коллективное, и локоть друга позволяет ему переживать переходы куда спокойнее, чем случайному гостю Пустоты.