Валерий Большаков - Магистр

То есть, становясь старше, женщины стремятся молодеть, а молодые спешат повзрослеть. В обоих случаях желания спорны. Девушкам хочется посоветовать: «Не спешите жить!» – а взрослым дамам попенять: «Не жалейте, что юность прошла!»

Неужели вы хотите вернуть те года – время порывов, первых разочарований и житейских невзгод, вечных ошибок, пустоголовости и потрясающей наивности? Вспомните себя, глупенькую очаровашку, с юным максимализмом несущую «прекрасную чушь». Легко ли вам было жить? Радостно ли? И возникает ли у вас нынче желание расстаться с тем драгоценным опытом, что накопили в молодости, а пользуетесь лишь теперь, достигнув возраста, которому суждено быть воспетым Бальзаком века спустя?

Безусловно, сорокалетние женщины всегда будут вздыхать об утратах на жизненном пути. Ах, где моя гладкая кожа? Где узкая талия и упругие выпуклости?

Жаль, конечно, что жизнь нельзя прожить дважды, исправив все допущенные ошибки, но разве судьба – злодейка? Жизнь одна, и каждый волен устроить ее по-своему. Только не нужно бояться надвигающихся лет – их нужно проживать, проживать по полной, а не страх испытывать перед календарем.

Молодые девушки пугаются подхода «тридцатника», дамы, достигшие этого возраста, ужасаются приближению «полтинника» – и в чем между ними разница? А нет ее! И те и другие боятся состариться. Не надо бояться. Следует помнить о набранной ими женской силе и пользоваться обретенной женской властью. Природа гораздо щедрее, нежели кажется. Годы серебрят волосы, зато даруют ум, обаяние, полуволшебное искусство очаровывать и соблазнять.

Юная девушка подобна алмазу – твердому, но неинтересному камешку. С возрастом алмаз подвергается огранке и лишь после тридцати засверкает бриллиантом…

– Что ты на меня так смотришь? – пробормотала Елена, подлащиваясь.

– Любуюсь. Ты у меня красавица…

– Да, красавица я… – довольно сказала женщина. – А ну, хватит валяться! Нам пора.

– Негодница…

– Годница!

Одевшись, возлюбленная пара подхватила факелы и продолжила свой путь.

Впереди, за извилистым коридором, открылась малая комната – кубикула. При входе в нее коридор заканчивался добротными арками, сложенными из камней. Арки шли одна за другой, проводя в рукотворную пещерку с полками для саркофагов и парой новеньких икон. Со стен глядели святые в тогах. Олег не старался разобрать, кто именно был отмечен нимбом, – всё равно без света росписи не оценить.

Елена вывела Олега под высокую и широкую арку, они поднялись по обтесанным ступеням, миновали, не задерживаясь, анфиладу средних комнат-крипт, одолели еще пару подъемов и очутились в большой капелле, скорее уж зале, чем комнате.

– Теперь уже близко, – сказала Елена.

Последний коридор уходил вверх лестницей. Узкая и очень высокая, похожая на туннель в пирамиде, она трижды выводила на лестничные клетки, освещенные через особые щели в сводчатом потолке, и снова подставляла высокие, вырубленные в камне ступени. И вот она, «омега», знаменующая конец пути! Под маленькую полукруглую арку вела дверь, сколоченная из дубовых плах. Мелиссина осторожно, стараясь не шуметь, отворила толстую створку, низко наклоняясь, изящно выгибая спину, сунулась вовнутрь. Олег протиснулся следом, оказываясь в заброшенной часовенке.

Солнце скрылось за облаками, но и рассеянный свет резал глаза, привыкшие вглядываться во мрак.

– Где это мы? – спросил Сухов, щурясь и прикрываясь рукою.

– За императорскими форумами, – ответила Елена, привставая на цыпочки и доставая с каменной полки свёрток. – Вот, накинь на себя – тут ряса монаха-бенедиктинца.

Олег не стал спорить. Развернув рясу, он встряхнул её, избавляясь от пыли, а после натянул, подвязавшись верёвкой.

– Вылитый монах! – улыбнулась Мелиссина.

Она потянулась руками за его шею, Сухов уже собрался поцеловать жену, но та всего лишь набросила ему на голову капюшон-куколь, скрывавший лицо в тени.

– Ну, всё, пошли!

– К монашкам?

– Обойдёшься! Надо нам добраться до Пинция. Там, в Садах Саллюстия, нас ждут.

– Ага. Ну, до Пинция так до Пинция. Потопали. И они потопали.

Вся северная часть Рима, примыкающая к стенам Аврелиана, была холмиста и со времён Империи засаживалась деревьями. Холм Пинций так и назывался – Холм Садов. Его восточные склоны и северный край Квиринала занимали Сады Саллюстия. Некогда они имели форму обширного овала и были ограждены решётками, но с тех пор минули века – ограды растащили, а платаны, дубы, мирты, кипарисы, пинии разрослись так, что ухоженный парк превратился в настоящий лес.

Пройдя Длинной улицей, Олег с Еленой свернули к зарослям. Крайние дома, стоявшие здесь когда-то, представляли собой многоэтажки-инсулы. Стоило сгореть их балкам и перекрытиям, как стены рухнули, потеряв опору. Остались от инсул оплывшие валы и холмики, заросшие травой. А дальше шумела каштановая роща.

И на Длинной-то улице было малолюдно, а уж здесь и вовсе простирались пустыри – ни души.

Поплутав, парочка вышла к монументальным воротам, ведущим в Сады Саллюстия. Ажурные кованые решётки давным-давно уж не висели между стройных колонн, а сами колонны были оплетены лозами винограда толщиной в руку. Ступени лестницы покрылись толстым слоем почвы, колючий кустарник поднялся в рост человека – гуляющих не находилось, а садовники повывелись.

Продравшись через молодую поросль, Олег выбрался на старинную алеею. Когда-то её обрамляли колонны, несущие своды портика, теперь же почти все они были повалены, как деревья в бурю, и лежали вдоль и поперёк, распавшись на барабаны, врастая в землю, покрываясь шапочками мха.

– Как грустно… – выговорила Елена. – Идёшь, будто по мёртвому городу, покинутому жителями…

– Рима больше нет, Алёнка. А куда идти-то?

Обойдя круглый храм с проваленным куполом, сквозь который пробивался кипарис, Елена вывела мужа к купальне на берегу ручья, ранее соединявшего каскад неглубоких прудов. Теперь пруды заилились и пересохли, лишь на берегу ручья чавкала под ногами грязь.

Треснула ветка под неосторожной ногой. Олег напрягся и тут же расслабился, узнавая в выходящем из-за угла купальни человеке Котяна.

– Кого я видат! – заорал печенег, бросаясь к магистру. – Здорово!

– Привет… Не ори, не дома. И дома не ори.

– А-а! – отмахнулся бек. – Тут вокруг как вымерло всё!

Ещё трое парней показались из леса на той стороне ручья.

– Знакомься! Тарвел. Органа. Куверт.

Булгары перешли ручей по бревну и по очереди пожали магистру руку.

– Прошу! – сказал Котян, приглашая всю честную компанию в купальню.

Как ни странно, внутри всё оказалось цело, даже мраморные скамьи в нишах вокруг бассейна, полного опавшей листвы. Олег с Еленой заняли одну скамью, булгары – другую, а Котян устроился на краю бассейна.