Айзек Азимов - Cчастливчик Старр (Lucky Starr)

— Так, но…

— Так вот, Пивирейл. Оттуда вы возвратились — с ним! Не знаю, каким уж образом вам удалось перехитрить сирианцев… Скорее всего, им не пришла в голову возможность такой кражи. Вероятно, робот не знал даже имени своего нового хозяина и называл вас «землянин»… Он прилежно выполнял все ваши команды, выводя из строя оборудование и скрываясь от людей.

— Ложь, — сквозь стиснутые зубы прошипел Пивирейл.

— Я бы на вашем месте не отпирался! Ведь Совет может запросить информацию у сирианцев. И выяснится, что робот RL-726 пропал именно в тот день, когда вы покинули Сириус. А поскольку между нами существует договор — они потребуют вашей выдачи. Не лучше ли признать свою вину и предстать перед судом Земли, не таким, возможно, суровым?

Пивирейл поднялся, медленно обвел всех невидящим взглядом и рухнул на пол.

Доктор Гарема туг же поспешил к нему.

— Все в порядке, — вскоре объявил он. — Но лучше бы ему лечь в постель.

Двумя часами позже, в присутствии Гардомы и Старра, Пивирейл дал свои первые показания.

Меркурий стремительно уменьшался. Лакки, который сидел в кресле своего «Метеора», выглядел усталым и озабоченным.

— В чем дело, Лакки? — спросил Бигмен.

— Я думаю о Пивирейле… Довольно нелепо все вышло. Ведь старик, вообще-то, хотел как лучше — однако методы… Сирианцы действительно не жалуют нас своей любовью, но зачем же так преувеличивать…

— Лакки, а его не выдадут сирианцам?

— Да нет же! Это была обыкновенная хитрость, которая ускорила признание… Вот как все получилось, Бигмен! Благородные, по сути, мотивы толкнули этого человека на преступление.

— А что Пивирейл имел против Светового Проекта, Лакки?

— Ты разве не помнишь его банкетную речь? О том, как Земля ослабляет себя, добывая все необходимое у черта на куличках. И как осуществление Светового Проекта сделает ее зависимой еще и от работы космических станций, а значит, еще более уязвимой. Все та же сирианская мания… Думаю, что первоначально он собирался лишь показать всем сирианского робота — как символ мощи врага. Но, увидев, что работы тут — уже полным ходом, он превратил робота в диверсанта… Появление Уртила напугало его. Ведь следователь мог докопаться до истины. И в комнате Уртила появляется разрезанный скафандр.

— Да уж, старик не терпел этого Уртила, даже слышать о нем не желал…

— Вот это меня и насторожило! Я не мог понять причину! А без причины, как известно, ничего не бывает…

— Тогда ты и раскусил его, да?

— Нет, Бигмен. Я раскусил его потом. И помог мне в этом все тот же скафандр с сюрпризом. Я подумал, что такую пакость легче всего было бы осуществить Пивирейлу. Он знал, какая комната предназначается для нас, и, не вызывая подозрений, мог проникнуть туда в любой момент. Но я никак не мог понять: для чего ему нужна моя смерть? Имя мое как будто бы ни о чем ему не говорило. Он даже принял меня за инженера, вроде Майндса. А ведь остальные — и тот же Майндс, и Гардома, и Уртил — знали всю мою биографию! И почему-то все эти слухи не достигли ушей Пивирейла! Потом я заговорил с ним о Церере — помнишь битву с пиратами? Я знал, что там находится крупнейшая обсерватория Системы и что Пивирейлу наверняка приходилось там бывать. Он подтвердил, что летал туда изредка, правда… А Кук потом рассказывал, что — очень даже часто! Затем без всякой видимой причины Пивирейл вдруг стал меня убеждать в том, что был, мол, прикован к постели в тот момент, когда на Цереру напали пираты. И вот тут я все понял.

— А я — ничего… — вздохнул Бигмен.

— Но это же элементарно! С какой стати Пивирейл, которому часто приходилось бывать на Церере, решил обеспечить себе алиби именно на то время, когда было совершено нападение? Он прекрасно знал, кто я такой! А если знал — то почему пытался убить меня, да и Уртила, кстати? Ведь, в конце концов, мы оба были следователями! Чего же так опасался Пивирейл?… И вот была произнесена речь о сирианцах. Загадочные рассказы Майндса сразу обрели новый смысл! Он видел робота! Робота, доставленного сюда сирианцами или же самим Пивирейлом! Я сразу склонился к последней версии, так как старик уж слишком живо рисовал коварство подлых сирианцев. Это было страховкой. В случае обнаружения робота, всегда можно было сказать: я же говорил?… Мне нужны были доказательства. Иначе бы сенатор Свенсон в своей обычной манере обвинил бы нас в том, что мы пытаемся отвлечь внимание общественности от темных делишек Совета…

— Лакки! Но почему ты не поделился своими мыслями со мной? — возмутился Бигмен.

— Но ты же вечно занят своими дуэлями! Я просто не решался отвлекать тебя! — улыбнулся Лакки. — Так или иначе, но я решил поймать робота и использовать его в качестве улики. К сожалению, сделать это не удалось, и признание Пивирейла пришлось чуть ли не выколачивать.

— Ну, а как теперь будет со Свенсоном, Лакки?

— Со Свенсоном у нас пока ничья. Он не сможет использовать в качестве козыря смерть Уртила, так как ему помешают показания Кука. Но и нам торжествовать не приходится. Два главных лица меркурианской обсерватории должны быть уволены за уголовные преступления, как ни крути.

— Черт возьми! Этот негодяй будет опять пить нашу кровь!

— Видишь ли, Бигмен, сенатор Свенсон — не лучший, конечно, представитель рода человеческого, но именно он не дает Совету расслабиться. Кроме того, Совет Науки так же, как Конгресс и правительство, нуждается в критике. Если мы поставим себя выше ее — это будет началом нашего конца.

— Ну, тогда ладно. Пускай себе живет.

Лакки расхохотался и взъерошил рыжие волосы марсианина.

— И хватит об этом! Перед нами — звезды, и никто не знает, куда нас забросит завтра…

Юпитер, правильный кремового цвета шар, выглядел вдвое меньше, чем наблюдаемая с Земли Луна. Он безнадежно уступал последней в яркости, что, однако, не мешало ему являть собой прекрасное зрелище.

Светильники были выключены; тусклое свечение планеты едва обнаруживало находящихся в рубке Лакки Старра, задумчиво смотревшего на экран, и его компаньона — Бигмена.

— Будь он полым, Бигмен, и вывали ты в него сотен этак с тринадцать шаров величиною с Землю — места еще осталось бы прилично. Эта безделушка перевесит все остальные планеты вместе взятые.

В Джоне Бигмене Джонсе, которого все обязаны были величать не иначе, как Бигменом, — а то плохо будет! — было пять футов и два дюйма роста, если не сутулиться. Джон Бигмен Джонс недолюбливал все крупное за исключением Лакки, и он воскликнул в сердцах:

— А что толку! Никто ведь не может сесть на него! Даже приблизиться!