Анатолий Ключников - Учебник по химии [СИ]

Наконец, земные содрогания прекратились. Я кое-как встал на карачки и огляделся. По траве стелился горький, белый химический дым, скрывая подробности, но картина всё равно вырисовывалась плачевная: почти все лежат, а те, кто начал подниматься, имели жалкий вид. Я поднялся во весь рост и понял, в чём дело: меня затошнило, голова закружилась, и я пошёл, как пьяный, никак не в силах удерживать равновесие. Голову словно ватой закупорили; я разевал рот, глотая рваный воздух, как воду, ковырял пальцами в ушах — бесполезно: слух оставался плохой.

Я видел убитых: в них не торчали стрелы или обломки оружия, у них не имелось рубленых ран, но, тем не менее, они лежали мертвыми, безо всякого сомнения. Если у крестьян на рубахах свежие пятна крови выделялись вполне отчётливо — как будто их беззащитные тела кто-то яростно истыкал шилом, — то у воинов «лишние» дырки на доспехах разглядеть очень сложно.

Я впервые увидел раненого, у которого шла кровь из носа и ушей — для меня это было в диковинку. Ошеломлённый воин сидел на коленях, качаясь, как часовой маятник, прижав ладони к щекам, и тихо, на одной ноте, ныл себе под нос.

Я разыскал вставшего Гнома и, бессильно повиснув у него на плече, закричал прямо ему в ухо, думая, что он тоже оглохший:

— Гном, давай собирай всех наших и двигайте к обозу. Ни одного раненого не оставлять. Ты понял?

Я зыркнул взглядом на вскочившего Гвоздя:

— И чтобы никто не драпал, сломя голову! Будем уезжать на своих телегах, а не пешком. Ты понял меня, Гном?!

— Да понял, понял я, командир. Зачем орать-то? Я и так хорошо слышу. Вот только в ляжку мелочь какая-то попала, зараза, — и он почесал ногу ниже задницы.

— Гвоздь, и чтобы без паники! Если кто-то будет что-то орать или бежать — бей по морде со всей дури! Понял?

— Так точно, понял, — неохотно и боязливо кивнул тот.

Я боялся, что именно Гвоздь, на войне не бывавший, будет паниковать и бежать — вот поэтому и дал ему такое поручение: осаждать трусов.

У меня давным-давно появилось знание, что обозникам на поле боя делать решительно нечего. Вот потому я и начал поспешную эвакуацию нашего разгруженного каравана, не дожидаясь никаких генеральских приказов и не нуждаясь в них. Мне поручили обоз — что ж, я должен отчитаться за количество вернувшихся телег, лошадей и людей, а не командовать войсками. К тому же, я чувствовал себя так, что едва ли смог вдохновить хотя бы десяток солдат. Вон кто-то блеванул — и меня мутило сильно.

Я, дав указание своим спутникам, поспешал ко второй нашей группе обозников. Пока я торопливо перебирал непослушными ногами, имел возможность оценить потери армии. Как ни странно, но урон оказался невелик. Подавляющее большинство солдат выглядели вполне здоровыми и бодрыми, двигались естественно — не то, что я, — и только ошарашенно переглядывались между собой.

А нихельцы бросились в наступление: из леса вырвалась группа конных и помчалась через Рогану, взметая хрустальные водяные брызги выше головы. Между тем, с нашей стороны не наблюдалось никакого внятного ответа: не слышались лающие, направляющие окрики команд, никто не строил десятки и центурии, и только несколько лучников по личной инициативе вырвались поближе к заграждениям и открыли беспорядочную стрельбу, которой можно было отпугнуть разве что стайку бродячих дворняжек.

Эх, не родился я полководцем! Даже в самые отчаянные минуты во мне не просыпался дух, позволивший бы взять в руки управление армией. Сотня — вот мой предел, а в тот день меня ещё и оглушило. Поэтому я мог лишь наблюдать за боем со стороны, бессильный повлиять на что-либо. Но, в целом, всё казалось понятным: если я хотя бы понаслышке представлял, как будет действовать новое оружие, то все остальные люди оказались к ТАКОМУ решительно не готовы и впали в ступор, — даже бывалые вояки. Да неужели моё сообщение до армии не довели, идиоты?!! Или нарочно не доводили, по каким-то своим высоким соображениям?..

Я, спотыкаясь, кое-как добрался до расположения второй группы обозников. Сразу же заметил, что крестьян-то и не видно.

— Где мужики?! — заорал я на старшего этой группы, Клеща, и свои же слова в моей голове звучали глухо, как будто издалека.

— Там… — он неуверенно махнул рукой. — Сразу же драпанули…

— Переловить! Доставить к обозу! Головой отвечаешь! Понял?

— Ага…

— Не «агакай» — не в деревне! — и я ткнул его пальцем в бок.

— Понял, так точно! — он сморщился, прикусив губу.

— Раненые есть!

— Есть. И двое убитых.

— Раненых доставить тоже к обозу.

— Понял! Так точно, понял!

— Выполняй!

Он стукнул себя кулаком по левому плечу и бросился к своим:

— Ты, ты, вот вы, и вы трое — тащите раненых к обозу. Остальные — за мной!

Опять хлопок! Я лихорадочно заозирался и увидел, что взрыв произошёл на первой линии укреплений, а атаковавшие нас всадники мчатся назад, через реку, да так, как будто сам Нечистый гонится за их грешными душами.

«Вот чёрт, это же „ночные совы“»…

Хлопки зазвучали снова и снова, а под «козлами» стали взметаться облачка густого белого дыма, да такие, что шипастые жердины вырывало и подбрасывало, ломая, высоко вверх, и они потом, кувыркаясь, рушились с небес на убегавших наших лучников. Некоторые обломки долетали аж до первых позиций нашей армии.

Взрывы смолкли, и, наконец-то, зазвучали злые команды, а бойцы начали занимать свои позиции, готовясь к сражению. Из леса вырвался ещё один отряд нихельской конницы и опять помчался через реку, но для его встречи начали выстраивать наших лучников. Казалось, армия очнулась от потрясения и сейчас начнёт драться по-настоящему, но тут из-за холма опять вылетела стая «копий»…

Я понял, что сражение проиграно. Мы готовились к неподвижной обороне, но против ТАКОГО оружия она бесполезна: пехоту в чистом поле перебьют, как куропаток, а она врага даже в лицо не увидит.

«И я даже знаю, КТО именно сделал нам такие подарки…»

Я, пригнувшись, бежал к коновязи, больше не оглядываясь, слушая новые хлопки и крики внезапной боли. Где-то рядом то и дело свистело, хотя никаких стрел, само собой, не пролетало. Такая невидимая смерть угнетала душу ужасом, а руки-ноги сковало, и они не слушались, как чужие.

Добежал.

Точно: несколько мужиков отвязывали рвавшихся запряжённых коней, а один уже успел освободить конягу и, встав в телеге во весь рост, готовился огреть его для первого рывка. Я подскочил к нему сзади и молча сбросил наземь; мужик уже в полёте беспомощно махнул плёткой в пустоту.

— А ну, стоять! Стоять, сукины дети! — я с шуршащим шелестом выхватил свой меч.

Мужики меня узнали и смутились. Но один из них начал заполошно орать:

— А чо стоять, а чо стоять-то?!! Трисподня пала с небес — точно так деды и говорили! Спасаться надо! Душу свою спасать!