Гай Кей - Тигана [litres]

Сенцианец остановился сразу же после перехода границы ради какой-то сделки в форте Форезе. Он также заплатил до копейки дорожные подати, терпеливо выстоял очередь, чтобы его повозку осмотрели и взвесили. После он заметил ей, со свойственной сенцианцам резкостью, что колеса смерти поставлены не только для разбойников с большой дороги и захваченных чародеев.

Задержавшись на границе, они провели ночь в каретном сарае, присоединившись к компании торговцев из Феррата за ужином. Дианора извинилась и рано ушла спать. Она заплатила за отдельную комнату и приняла меры предосторожности, придвинув к двери дубовый туалетный стол. Но ничто ее не потревожило, кроме снов. Она вернулась в Тигану, но это было не совсем так, потому что Тиганы не было. Она шептала про себя это имя, словно талисман или молитву перед тем, как провалиться в беспокойный сон, полный картин разрушения горящего города.

Вторую ночь они провели в гостинице у реки, у самых стен Стиваньена, приехав туда после захода солнца, когда ворота города уже заперли с наступлением комендантского часа. На этот раз они ужинали одни, и она проговорила с купцом допоздна. Он был порядочным и трезвым человеком, опровергая расхожие представления о жителях этой развратной провинции, и было очевидно, что она ему нравится. Она получила удовольствие от его общества, он даже привлекал ее своим сухим остроумием. Тем не менее спала она одна. Это не деревня в Чертандо: здесь у нее не было обязательств.

Во всяком случае, таких обязательств. А что до удовольствий или простой потребности в человеческом общении, Дианора всерьез удивилась бы и не поняла, если бы кто-нибудь сказал ей об этом.

Ей было девятнадцать лет, она приехала в Тигану, которой не существовало.

Утром, оказавшись внутри городских стен, она попрощалась с купцом, быстро прикоснувшись своей ладонью к его ладони. Казалось, на него произвела впечатление предыдущая ночь, но Дианора повернулась и ушла прочь раньше, чем он смог найти нужные слова.

Неподалеку она нашла гостиницу, где никогда не останавливались ее родители. Ее не очень волновала возможность быть узнанной; она знала, как сильно изменилась и как много девушек по имени Дианора живет по всей Ладони. Она оплатила вперед три ночи постоя и оставила там свои пожитки.

Потом вышла на улицу города, который еще недавно был Авалле, городом Башен. Авалле, на зеленых берегах Спериона, как раз перед тем местом, где река поворачивает на запад, к морю. Пока она шла, в ней нарастала боль, и больнее всего было видеть, насколько может остаться прежним город после того, как все изменилось.

Дианора прошла через кварталы, где торговали кожей и шерстью. Она помнила, как вприпрыжку бежала здесь рядом с матерью, когда они все приезжали в Авалле на торжественную установку скульптур отца где-нибудь на площади или лоджии. Она даже узнала крохотную лавку, где купила свои первые перчатки из серой кожи на деньги, припрятанные после именин в то лето как раз для такого случая.

«Серый – цвет для взрослых молодых женщин, а не для маленьких девочек», – пошутил рыжебородый ремесленник. «Я знаю», – гордо ответила Дианора той давней осенью. Мать рассмеялась. В те сказочные времена ее мать была женщиной, которая смеялась. Дианора это помнила.

В квартале, где торговали шерстью, она увидела работающих без устали женщин и девочек, они чесали и пряли шерсть, как делали это веками, в дверных проемах, пользуясь светом раннего утра начала весны. Дальше у реки можно было видеть сараи и дворы красилен и чувствовать их запах.

Когда Квилея за южными горами замкнулась в своем матриархате много сотен лет назад, Авалле много потерял. Вероятно, больше, чем любой другой город на Ладони. Когда-то он стоял прямо на одном из двух главных торговых путей через горы, а теперь ему грозила опасность остаться не у дел. Коллективная изобретательность, граничащая с гениальностью, позволила городу решительно переориентироваться и сосредоточиться на другом.

На протяжении жизни одного поколения этот город банков и торговли между севером и югом стал основным центром кожевенного производства на Ладони, а также производства великолепно окрашенной шерсти.

Не теряя темпа, Авалле продолжал процветать и сохранил гордость. И башни продолжали расти.

С замиранием сердца Дианора в конце концов призналась себе, что старательно прокладывает свой маршрут по окраинам Стиваньена, по отдаленным от центра районам, по кварталам ремесленников и смотрит исключительно в сторону окраины и в дверные проемы. Только не в центр, не в направлении гор. Не туда, где больше не было башен.

И, осознав это, она все же взглянула, остановившись как вкопанная посреди широкой площади в конце улицы Красильщиков. На этой площади стоял маленький и очень красивый храм Мориан из мрамора приглушенного розового цвета. Она несколько мгновений разглядывала его, потом посмотрела выше и дальше.

И в это мгновение истина окончательно дошла до нее: может показаться, что совершенно ничего не изменилось, во всех маленьких, поверхностных деталях существования, которые никогда по-настоящему не меняются, поскольку люди остаются все теми же людьми, но сердцевина, стержень всего может стать совсем не похожим на то, что было прежде.

Широкие красивые улицы казались еще шире, чем раньше. Но лишь потому, что они почти опустели. Слева доносился приглушенный гул, оттуда, где все еще находился рынок у реки, но этот гул даже отдаленно не мог сравниться с тем, который, как подсказывала ей память, слышался оттуда по утрам в те далекие годы.

Слишком мало людей. Слишком многие ушли или умерли, а игратские солдаты были еще заметнее на опустевших улицах. Дианора позволила своему взгляду пройти мимо храма по просторному бульвару, на котором он стоял, к центру города.

«Мы можем строить и будем строить улицы широкие и прямые, – решили когда-то жители Авалле, еще в самом начале, когда повсюду города представляли собой запутанные лабиринты кривых переулков и извилистых улиц, которые легко оборонять. – Во всем мире не будет города, похожего на наш, а если придется обороняться, мы будем обороняться с наших башен».

Которые исчезли. Уродливая, плоская линия горизонта больно резанула Дианору своей непрерывностью. Словно существовал некий обман зрения, и глаз неустанно искал то, что непременно должно здесь быть.

С самых первых дней существования этого просторного, изысканного города на берегах Спериона башни ассоциировались с Авалле. Воплощение гордости жителей Тиганы – или наглый вызов, как говорили в провинциях Корте, Кьяра и Астибар. Они также были символом внутреннего соперничества, так как каждая знатная семья или состоятельная гильдия банкиров или торговцев воздвигала свою собственную башню, такую высокую, какую только могла себе позволить, и даже выше. Грациозные или воинственные, из красного кирпича, или песчаника, или серого камня, башни Авалле тянулись ввысь к небесам Эанны, будто лес внутри городских стен.