Сергей Лукьяненко - Наваждение. Лучшая фантастика – 2022 [сборник litres]

Они не остановили и не окликнули. Просто смотрели. Лишь ребенок, выглядывавший из-за материнской юбки, неуверенно махнул вслед рукой. Ему года три, а значит, он даже не помнит мира, который был до .

Грустно. Печально. Страшно. У меня нет объяснения моим эмоциям. Я уже многие месяцы, несмотря на мою активность, апатичен и иногда с трудом подбираю слова. Мадлен бы смогла лучше. Если я вернусь домой, то расскажу ей, что видел. Может, у нее получится.

Просто… просто дети не должны жить в таком мире.

Пустом. Без людей. Наполненном чудовищами из ночных кошмаров.

Чудовища должны оставаться в сказках и комиксах. И их должны убивать рыцари и супергерои.

В реальной жизни им не место.

Но мы, увы, не в сказке.

4 июля

Есть не хотелось. При мысли о еде тошнило, но я впихнул в себя банку «Киркланда» ростбиф в бульоне и вскрыл консервированный хлеб от «B&M». Затем вышел на несколько минут, осматривая мокрые трейлеры и еще одну ферму вдалеке.

День независимости. Он теперь у нас более настоящий, чем прежде.

Мы независимы от всего: от правил, законов, условностей и даже вежливости. Делай что хочешь и что можешь. И ничего тебе не будет.

Некоторые так и поступали. Те, кого законы сдерживали. В первые месяцы многое случалось на дорогах и в городах. Мы с Мадлен сами стали свидетелями. И участниками. Помните тот фильм? «Судная ночь»? Здесь же были «Судные месяцы», когда шла агония человеческой цивилизации.

А потом все резко кончилось.

Цивилизация. И желавшие потешить свои темные желания. И те, кто оставался правильным до конца. И даже большинство зараженных.

Теперь наша независимость – это свобода. Но не та, о которой мечтали отцы-основатели.

Другая. Пустая. Одинокая. Наполненная страхами. Желанием стать незаметными для новых видов, появившихся среди нас.

Стоит ли бояться других людей? Наверное. Возможно. Не знаю. Дело в том, что я в последний год встречал их лишь дважды. И один из них лежал убитым в поле. Да. Убитый другими людьми.

В фантастических книгах и фильмах, выжившее человечество сражается за ресурсы. Еду. Патроны. Оружие. Топливо (я уже об этом писал в дневнике).

Действительность нашего мира – это не может быть причиной для конфликтов. Во всяком случае, пока.

Три года – не срок. Слишком мало времени прошло. А нас… нас тоже слишком мало. Люди – исчезающий вид. И они не могут освоить такое количество ресурсов. Магазины в первые дни паники, конечно, вымели, но зайди в любой дом – всегда найдешь пасту, крупы, консервы. Еще много лет никто не будет голодать.

Скорее умрем в зубах хвача или лапах старой мамочки, чем от недостатка еды.

Ну вот… меня понесло. И я даже знаю почему. Осталось сделать последний шаг, а я пишу, лишь бы протянуть еще несколько минут.

Это ли не трусость? Мадлен так бы и сказала.

Четвертое июля началось с дождя. Он шелестел по крыше машины, пожирая все иные звуки.

Вчера не заметил висельника в самом центре трейлерного парка. Точнее, то, что от него осталось. Страшное и отталкивающее зрелище для любого мало-мальски разумного человека. Но за время апокалипсиса я порядком насмотрелся на кости. Они есть во всех городах, вдоль дорог, на фермах, в машинах и лесах. Когда на планете внезапно не стало миллиардов, не нашлось и тех, кто будет их хоронить.

Так что солнце, холод, дождь, ветер, снег, зверье, птицы и насекомые стали могильщиками человечества.

А мы… мы просто перешагиваем через скелеты да идем дальше.

Уже пять утра. Пора двигаться, но надо еще столько записать. Признаюсь – мне страшно. До тошноты. И я делаю над собой усилие, чтобы двигаться дальше.

Вчера перед сном я связался с ними, благо помнил частоту. Признаюсь, они были удивлены. Думали, что я их бросил. Женщина заплакала, хоть и пыталась это скрыть.

Ее зовут Лэрри. Это я узнал. Еще с ней Тавиньо и малышка Клер. Укушенная Марта, к сожалению, не выжила. Умерла в тот день, когда мы в первый раз говорили по рации.

Еда у них закончилась. Вода тоже. В шесть утра, как мы и договорились, я вновь связался с ними.

– Дождь нам на удачу. – Лэрри старалась быть бодрой. – Мы смогли набрать немного.

– Я уже близко. Буду через пару часов. Прием.

Молчание длилось дольше, чем я ожидал.

– Уезжайте, Марвин, – наконец сказала она. – Обстановка слишком сильно изменилась.

Мое сердце застыло.

– Еще зараженные? Прием.

– Нет. Хуже. Началось слияние.

Я скрипнул зубами и, откинувшись в кресле, закрыл глаза. Надо сказать, что ее предложение уехать было вполне себе милым. Да. В прошлой жизни я бы так и сказал: «Очень мило с вашей стороны подумать о моем здоровье, мэм».

– Эй. Вы еще там? Прием, – спросил я через несколько минут.

– Да.

– Давно началось слияние? Прием.

– Сутки назад.

– А под дверью все еще хвачи? Прием.

– Трое. И еще с десяток ярдах в четырехстах, в поле, стоят у фермы. Но любой громкий звук…

– А задняя дверь? Прием.

– Там толстоморд стережет. Слушайте, Марвин. Они сливаются, и это будет тюльпан, а может, два. Если у вас нет при себе танка, то лезть к ним – самоубийство.

Эта Лэрри та еще альтруистка. Мадлен бы она явно понравилась. Сейчас редко кто думает о чужих шкурах, когда твоя в смертельной опасности.

– Вас никто не осудит. Ни я, ни мои спутники.

– Не могу уехать. Прием.

– Почему?

Действительно, почему? Потому что мне осточертело одиночество? Или потому что я устал бояться? Или… устал жить? А влезть в толпу зараженных – прекрасный легкий способ самоубийства, к тому же еще с оправданием, мол, хотел спасти людей.

Погиб не напрасно.

– Хочу посмотреть на вас, Лэрри. Прием.

– Что? – она опешила.

– Нет. Серьезно. Хочу увидеть ваше лицо. Вы интересный человек, раз заботитесь о жизнях чужаков. Прием.

Она рассмеялась.

– Хорошо, Марвин. Приезжайте. И вытащите нас. А потом смотрите сколько хотите.

Так что мне пора. К ним. До моста, потом через реку. Там оставить машину и пешком, чтобы шум двигателя не взволновал окрестности.

Надеюсь, это не последняя запись.

Очень надеюсь.

5 июля

Длинный выдался денек. Я так и не сомкнул глаз с четвертого июля, а сейчас уже вечер пятого. А мне все никак не уснуть. Поэтому и пишу, может, хоть теперь меня срубит, хотя сомневаюсь. Рука не дает покоя.

Да, собственно говоря, она болит, точно проклятая. Огонь в предплечье нестерпимый, и маленький горячий уголек простреливает куда-то в плечо, под ключицу, а еще в шею. Так, что в глазах темнеет, дыхание перехватывает.

Так хреново мне не было уже давно.

Но я продолжу писать. Сейчас дневник – мое спасение. Возможность балансировать на границе разума. Не превратиться в паникующее или агрессивное животное, которое забьется куда-нибудь под кровать, чтобы тешить свои примитивные страхи.