Тэмсин Мьюир - Харроу из Девятого дома [litres]

Вошел. Мужчина. Пропавший ликтор – такой же непроницаемый для тебя, как все собравшиеся, хуже замороженного трупа Цитеры из Первого дома. В отличие от прочих ликторов, по-некромантски вялых и тощих, он состоял из одних мышц. Мускулов и костей. Он походил на ходячее сплетение жил. Вид у него был напряженный, как будто какой-то идиот поднимал скелета и обернул кости мышечными волокнами, чтобы они могли двигаться. В его теле не было ни капли жира, под кожей выделялись напряженные мышцы, и единственным изгибом был провал под ребрами.

Лицо императора прояснилось.

– Как раз вовремя, – сказал он с нескрываемым облегчением.

Мантия ликтора не окутывала тело вновь прибывшего, а свисала с плеч. Она была потрепана, изорвана по подолу и не слишком чиста. Он прошел по центральному проходу так быстро, что ты не разглядела его глаз. Успела заметить только бурое лицо, кожа которого слишком плотно облепляла череп, грубые полустертые черты и напряженную височную мышцу. Череп был неровный, шишковатый, плохо выбритый. Короткая щетина отблескивала тусклой ржавчиной, будто на голове лежала кровавая тень.

Император встал и раскинул руки для объятия. Мускулистый человек коротко обнял его в ответ – бог успел положить руку ему на спину, а сам он облапил бога за плечи. Потом он высвободился и устремил взгляд на тело, лежавшее между Мерси и Августином.

– Она мертва? – спросил он. Когда император кивнул, он на мгновение закрыл глаза. Потом открыл их и глухо сказал:

– Ну вот. Седьмой номер близко.

При этом заявлении Августин вдруг тяжело оперся на алтарь, как будто мог упасть. Как пьяный. Губы Мерси побелели, как снег. Они превратились в олицетворение трагедии, в литографию, сделанную за мгновение до того, как кровь окатит всю сцену, как участники начнут рвать на себе волосы.

Император обратил свои жуткие глаза на незнакомца. Они походили на мертвые планеты в глубинах космоса, а белые кольца в них – на самую смерть. Он больше не был человеком. Он снова стал бессмертным.

– Он не может двигаться так быстро, – сказал он, – и никогда не мог. Ты видел Вестника или псевдозверя. Давайте не будем пугать детей. Приходите в мои покои – втроем, там все и обсудим.

Новоприбывший не двинулся.

– Седьмой номер, – сказал он. – Бежать или сражаться?

– Но мы рассчитали, что это будут пять лет. Всего год тому назад, – сказала Мерси.

– Он нас догнал. Разум уже в Реке. Если мы нырнем, мы наткнемся на него, куда бы мы ни направились. Тело будет здесь всего через десять месяцев. И Вестники. Очень много Вестников. Бежать или сражаться?

– Надо подумать…

– Некогда думать. – Незнакомец перебил Августина. – Бежать? Вдвоем берем императора и направляемся к ближайшей стеле. Один остается его отвлекать, а потом уводит. Или сражаться. Будем стоять до конца. Джон, я служу тебе. Скажи мне остаться и умереть, и я останусь.

Ты уже слышала это имя в шаттле, но тогда не обратила на него внимания. В какой-то омерзительный момент ты осознала, что, говоря «Джон», он обращается к Князю Воскрешающему. Что бог откликается на такое банальное короткое имя. И что он смотрит на свитого из жил человека с отчаянием, какого ты раньше в нем не замечала.

– Мы будем сражаться, – сказал он, – мы сделали этот выбор много лет назад. Найти новых сторонников и сражаться. Пять лет, десять месяцев… конец все равно один.

– Остаемся? – спросил незнакомец.

– Да, остаемся, – ответил бог и добавил тихо: – Спасибо, что вернулся домой, Ортус из Первого дома.

Что-то скапливалось у тебя в ушах, и теперь вдруг потекло тяжелыми горячими каплями наружу. Ты коснулась уха, и пальцы стали мокрыми. Это была кровь. Ианта смотрела на тебя сквозь бесцветную челку, ее побелевшие губы плотно сжались. Ты молча сложилась пополам и довольно сильно ударилась головой о плитку. Потеряла сознание. Учитывая обстоятельства, заметили это не скоро.

– Стоп, – сказала Харрохак сзади.

Это не слишком понравилось публике. Обшитая стальными панелями двухэтажная библиотека дома Ханаанского была, кажется, одним из самых странных помещений здесь. Она единственная в верхней части здания походила просто на рабочее пространство. Как будто ты входил в современную комнату, чтобы найти в ней древний артефакт. На обшитом панелями полу валялись старые потертые коврики, по стенам стояли металлические полки. Когда Ортус декламировал, его голос звенел, как Второй колокол, только еще противнее.

– Нет, Преподобная дочь, – запротестовал кудрявый придурок из Пятого дома, чьи одежды были дороже, чем все, что приобретал Девятый дом лет за десять, – пожалуйста. Нониус собирается навалять повстанцам. В школе нас такому не учили. Поэзия Пятого дома звучит примерно как «пылает желтый серный газ/звенит тугая плазма/ля-ля-ля-ля-ля-ля угас/в багровом жаре спазма». К этому моменту я обычно уже впадал в кому и не знаю, что там будет дальше. Еще одну строфу, пожалуйста.

Харрохак по собственному опыту знала, что в ближайшей строфе никто никому не наваляет. Матфий Нониус никогда не сражался в «Нониаде» (точнее, в «Деяниях и свершениях Матфия Нониуса Старшего»), предварительно не поговорив как следует. Обычно он тратил минимум пятьдесят строк на то, чтобы унизить оппонентов словесно, прежде чем приступить к физическому уничтожению, и еще строчек двести или около того, чтобы копаться в чужих кишках. Эта часть не была исключением. Сам факт того, что Ортус принялся читать «Нониаду» на публике, вынести было непросто. Она столько времени страдала от нее сама, потому что знала о его тайных мечтаниях. Он надеялся, что в один прекрасный день его стихи так глубоко тронут Харроу, что она избавит его от обязанностей первого рыцаря и назначит костяным скальдом Девятого дома. Публичная декламация была оскорблением.

Он стоял, огромный и черный, среди блестящих стальных полок. Некромант и рыцарь Пятого дома сидели за столом, заваленным книгами, обрывками вытертой бумаги, аккуратно заправленной в плексигласовые чехлы, мятыми побуревшими листками и ручками. Некромантка выглядела вполне довольной, рыцарь смотрел куда-то в сторону. Некромантка – та женщина, которая так обрадовалась идее независимого исследования, взрослая дама с аккуратной улыбкой, не вызывала у Харрохак теплых чувств. Даже она слышала, кто такая Абигейл Пент.

– Госпожа, – сказал Ортус и печально добавил: – Простите меня. Нониус – особая фигура среди жрецов и отшельников нашего Дома, – пояснил он другим. – Возможно, я неправ, перекладывая в стихи наши сакральные тайны.