Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт [litres]

Орда вздымалась и бушевала внизу, а Святой Аспект-Император парил над нею, полыхая и сверкая, как светоч, и вознося единственные песнопения, которые способны были привлечь внимание этих гнилостных множеств – убийственные Абстракции, прорезавшие в мерзком натиске громадные борозды, наполненные гибелью и разорением, и Метагностические контроверсии, поглощавшие целые легионы тварей. Сердца вырывались из мириадов грудных клеток. Черепа сами по себе взрывались, скручиваясь, словно отжатые тряпки. Куда бы ни шествовал Благословенный Спаситель, конусы сияющего разрушения следовали за Ним, покрывая равнину целыми пластами дымящихся и подёргивающихся мертвецов. Но все эти груды трупов были лишь островками в бурном море, ибо шранчий потоп заслонил собой горизонт, всё больше и больше наводняя Шигогли.

И вскоре Он словно бы стоял на крохотной отмели, паря над землёй, каждый участок которой был переполнен белёсыми воплями и бесноватыми вожделениями.

Пелена поглотила сперва Святого Аспект-Императора, а затем заволокла колышущейся безвестностью и исходящее от него поразительное сияние. И, невзирая на всю Его божественную мощь, Орда, словно бы и не встретив у себя на пути никакого препятствия, хлынула на Голготтерат…

Есть сумрачные области, места и пути, что простираются между безжалостно-жёсткими гранями и текучим туманом – между живым и мёртвым. Крюки, позволяющие душе цепляться за нечто, пребывающее вовне влажной твёрдости тела.

Пройас, раскинув руки и тихонько дыша, голым лежал на ярусах Умбиликуса, залитый светом, исходящим от тех самых образов, что до сих пор вынуждали его жить.

Рогов, пронзающих высь, словно молния. И пылающего, чадящего Голготтерата, раскинувшегося под ними, как чёрный краб.

Пелена новой Орды – огромная бесформенная завеса клубящегося пепла, заслоняющая солнечный свет и погружающая мир в безвестность и тьму… близилась.

Отчасти загораживая открывающееся ему зрелище, в нижней части прорехи появляется силуэт мощного телом человека, щеголяющего в киранейском шлеме. Несмотря на то что человек стоит вовне Умбиликуса, Пройас откуда-то знает, что тот без остатка принадлежит игре теней внутри павильона, и понимает, что так было всегда, хотя безумие и хаос яростно противоречат этому.

Фигура шагает в клубящийся сумрак, будучи сочетанием овеществлённой угрозы и воинственного облика. Человека сопровождает отряд ощетинившихся оружием призраков, но его присутствие полностью затмевает их. Он слегка сутулится. На теле его всюду шрамы, и шрамы, и шрамы – бесчисленные свазонды. У него густые чёрные волосы. Высокие скулы… и глаза… его глаза. Их пустой, безразличный взгляд.

Найюр урс Скиота поднимается по ярусам Умбиликуса, всё сильнее заслоняя увитый дымами лик Мин-Уройкаса. Его грудь и торс ритуально обнажены. Свазонды покрывают всю его кожу узловатыми снопами – летопись смертоносной жизни, заменяющая ему панцирь. Они охватывают нитяной филигранью шею, взбираясь на челюсть и достигая края нижней губы… будто бы он вот-вот утонет в своих человекоубийственных трофеях.

Жесточайший из людей.

Пройас лежит и моргает – но не потому, что не верит своим глазам. Он уже пребывает за пределами любого неверия. Если бы не муки – он бы рассмеялся.

Он чувствует тяжкую поступь человека через деревянные доски. Поднимающийся Найюр вдруг останавливается рядом, словно собираясь ткнуть его своим сапогом. Лежащий Пройас мог бы быть пустой землёй или же мёртвым любимым родственником – столь титанически безразличен мёртвый взгляд скюльвенда.

– Я спрашивал… – задыхаясь, произносит Пройас с исказившимся от мучений лицом. – Я с-спрашивал Его…

Всё те же глаза – голубые ирисы, возлежащие на белом снегу, зрачки же бездонны, как алчность Каритусаль. Всё тот же дикий, шарящий взор.

– Спрашивал о чём?

Даже его голос с возрастом сохранил свою свирепую грубость.

Моргая, Пройас пытается сглотнуть.

– Как ты умер.

Глаза сузились.

– И что же он ответил?

– Со славой.

Кто-то иной не принял бы ответа столь таинственного. Кто-то иной принялся бы настаивать и выпытывать подробности, выяснять подоплёку этой встречи, доискиваясь и стремясь полностью понять её смысл. Но не жесточайший из людей.

– Он сделал это с тобой?

Растрескавшиеся губы растянулись в улыбке.

– Да.

В их встретившихся взглядах было нечто более суровое, нежели сталь, и нечто более тяжкое, чем земля.

Скюльвенский Король Племён повернул голову и сплюнул.

– Я никогда не был таким глупцом, как ты.

Ещё одна Пройасова улыбка – странным образом и вымученная и безмятежная.

– Такой… аргумент… легко… обратить.

Дикарский лик вздрогнул.

– Да неужели? Моё отмщение грядёт – и прямо сейчас, а твоё, король За Чертой, прямо сейчас вытекает из твоего чрева.

Пройас смеётся. И плачет.

– Просто нужно… время.

Весь мир теперь сер, разделён на смутные очертания и пятна тусклого света… Матушка хихикает и поддразнивает Пройаса из-за его атласных локонов… а здесь, столь же явственно зримый, как льняное полотно, залитое солнечным светом, перед ним стоит скюльвендский варвар, приведший Анасуримбора Келлхуса в Три Моря и каким-то удивительным образом вдруг сделавшийся ещё сильнее. Мощь его присутствия стала резче, как и морщины вокруг его глаз. Его кожа испещрена свазондами, отмечающими все минувшие и переполненные зверствами десятилетия.

– С самого начала, – рычит Найюр, – я ненавидел его.

– И это… было ему известно…

– Он был углём, разжигавшим мой гнев, – прерывает скюльвенд, – разящим ножом, поработившим мою волю. Ты думаешь, я этого не понимаю? Ты думаешь, я совсем оцепенел под этим его мерзким ярмом? С самого начала! С самого начала он правил моей одержимостью… И, зная это, я бросал собственные счётные палочки. Зная это, я вытянул себя – за свои же волосы я вытянул себя! – из его неисчислимых ловушек.

И Пройас видит это – не столько правоту скюльвенда, сколько истинность его трагедии, гибельный рок, преследующий все обречённые души. Верить в то, что их минуют беды. Что все наводнения утихнут прямо у их ног.

– Он сказал мне… сказал, что ты идёшь…

Взгляд, полный угрюмой задумчивости.

– Он не Бог, – молвил Найюр урс Скиота.

– И что же… он?

Хмурый вид.

– То же самое, что и я.

Пройас понимает, что следует быть осторожным и взвешивать в присутствии этого неистового человека каждое слово, чтобы ненароком не оскорбить его. Воплощённая злоба следит за всяким движением, изучает каждую гримасу – словно змея, ждущая малейшего повода, чтобы разить. А могучая фигура и перевитые стальными мышцами руки делают исход такого развития событий однозначным.