Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт [litres]

Но старый волшебник не был ни обеспокоен, ни удивлён.

К тому моменту, когда Акхеймион сумел найти лагерь Завета, ночь уже почти вступила в свои права. Он не знал, чего ему ожидать от бывших братьев. Но в любом случае не ожидал обнаружить их обретающимися внутри кольца изодранных шатров. Ветер разметал облака, явив взгляду и Гвоздь Небес, и иссиня-бледный провал бесконечной Пустоты. Ему внезапно стало трудно дышать – столь убедительной была иллюзия недостатка воздуха. Благодаря своим невероятным размерам и местоположению Ковчег, казалось, вздымался прямо за краем лагеря, нависая над ним всеми своими чудовищными формами и сияющими призрачным серебристым светом изгибами. Стараясь изо всех сил от этого удержаться, Акхеймион, тем не менее, беспрестанно бросал на него через плечо быстрые взгляды. Ты здесь! – казалось, рыдало внутри него его собственное дыхание. – Здесь! И хотя беспокойство пробегало искрами по его коже, а ужас душил мысли, но всё же в душе его то и дело проскальзывало ликование.

Наконец-то! Все кошмары и муки, преследовавшие его, как и всех адептов Завета, живых или уже умерших, одну невыносимую ночь за другой – за всё это, быть может, скоро удастся сполна рассчитаться. Отмщение – Отмщение! – наконец, близко!

И всё же атмосферу, царившую в лагере Завета, в целом можно было описать как дрожащее… онемение.

– Однако, – продолжил великий магистр Завета, – ты же легендарный Друз Акхеймион… – он легонько улыбнулся, – волшебник.

Акхеймион никогда не встречался с Саккарисом лично, но немало слышал о нём. Он многих раздражал – в той манере, в какой раздражают учителей одарённые дети, начинающие кукарекать в классе, стоит наставнику ненадолго отлучиться. Но подобное раздражение обычно быстро отступает, стоит тем явить свидетельства своих знаний, Саккарис же с его способностями и вовсе давал учителям полное право предаваться самовосхвалениям. В чём бы ни заключались его дарования, Келлхус, само собой, быстро узнал о них. Акхеймион праздно задавался вопросом – был ли когда-либо великим магистром Завета человек столь невеликих лет, ибо единственной вещью, казавшейся ему более возмутительной, нежели причёска Саккариса, был тот факт, что в его волосах было слишком мало седины.

Акхеймион улыбнулся в ответ.

– А ты?..

Двадцать лет, проведённых им в добровольной ссылке, месяцы скитаний по пустошам, и всё же этот проклятый джнан с такой масляной лёгкостью вновь явился на свет, выскользнув откуда-то из глубин его существа.

– Пожалуйста, – произнёс великий магистр Завета. Его улыбка обнажила зубы – неестественно ровные. Он говорил, как показалось Акхеймиону, словно человек, изо всех сил старающийся проснуться. – Будет лучше, если мы станем говорить без экивоков.

Обидно думать, но минули десятилетия с тех пор, как ему в последний раз довелось выносить общество мудрых. Образование меняет человека, одаряя его склонностью относиться к простонародью с недоверием или даже презрением. Апперенс Саккарис, как очень быстро понял старый волшебник, едва терпел его присутствие.

Акхеймион, поджав губы, вздохнул. Казалось, всё вокруг источало трагедию – и надежду.

– Тень лежит на этом месте.

Великий магистр пожал плечами, словно бы удивляясь произнесению в его присутствии нелепости.

– Мы собираемся штурмовать Голготтерат, не забыл?

– Я не о том. Что-то терзает тебя. Что-то терзает всех вас.

Саккарис опустил взгляд, рассматривая свои большие пальцы.

– Вспомни о том, что за земля сейчас у тебя под ногами, волшебник.

Акхеймион насмешливо нахмурился.

– Ты почивал на этой земле каждую ночь – всю свою жизнь.

– Да, но на сей раз нам пришлось пересечь весь Мир, чтобы очутится здесь, не так ли?

Акхеймион усилием воли подавил желание треснуть собеседника по лбу, словно непробиваемого глупца.

– За что приговорён к смерти Пройас?

Быть может, он о чём-то узнал? Быть может, он как-то сумел увидеть истинное лицо Келлхуса?

Великий магистр снова заколебался. Несмотря на всю свою досаду, Акхеймион в глубине души вынужден был признать, что Саккарис в конечном счёте был неплохим человеком…

Ибо совершенно очевидно, что его сейчас обуревал стыд.

Тем временем Саккарис справился со своими чувствами, и выражение его лица вновь стало бесстрастным.

– Как ты думаешь, – спросил он, глядя куда-то вправо, – благодаря чему такое множество людей, – воинство настолько громадное, сумело добраться так далеко?

Старый волшебник нахмурился, хоть и понимая сам вопрос, но будучи недовольным сменой темы.

– Ну, наверное, они месяцами шли сюда… совсем как я.

Презрительная усмешка человека, чересчур долго находившегося на грани.

– И что, всё это время ты поддерживал свои силы одними только молитвами?

Акхеймиону, долгие годы жившему в Каритусаль, в своё время довелось посетить не одну опиумную курильню, чтобы немедля узнать это холодное, словно лежащая прямо на лице человека крабья клешня, выражение. Он множество раз видел этот взгляд у людей, зависимых от наркотика, – один из тех взглядов, что одновременно и выказывают бушующую в душе человека необоримую ярость, и бросают вызов всем остальным, предлагая рискнуть и ответить тем же.

– Что же, – давил великий магистр Завета, – ты ел?

Куйяра Кинмои…

– Пищу.

А потом Ниль’гиккаса.

– И какая же пища , по-твоему, была доступна Великой Ордалии?

И тогда старый волшебник, наконец, осознал, что Воинство Воинств настиг тот же рок, с которым довелось столкнуться и им с Мимарой.

Два евнуха прислуживают ей. Оба прокляты.

Когда-то её холили и лелеяли, как рабыню – обихаживая с помощью побоев и ласки. Когда-то её холили и лелеяли, как Анасуримбора – одновременно и балуя и отвергая. Духи, шёлк и суетливые руки отзывались на всякую её прихоть, время от времени смущая её, но намного сильнее утешая и примиряя с действительностью. Даже сейчас, прозревая Суждение, обретающееся повсюду, замечая демонов, цепляющих на лица фальшивые улыбки и тревожные взгляды, она находит прибежище и отраду в нелепости чужих рук, делающих то, что она легко могла бы сделать и сама.

Она ждёт – приходит понимание.

Ждёт, когда закроется Око Судии.

Но оно отказывается закрываться.

Воды, по всей видимости, не хватает, поэтому они обтирают её влажной тряпицей. За исключением произносимых странным голосом указаний, евнухи совершенно не разговаривают, наполняя воздух тихими звуками плещущейся воды и скользящей по телу ткани. Они ошеломлены, их переполняет изумление и отчаяние, изгоняющее рутину из кажущихся повседневными задач. И посему они делают то, что делают, с неистовством воистину религиозным.