Мэгги Стивотер - Король воронов

Когда Адам добрался до Амбаров, остальные уже собрались – по крайней мере, он увидел «Камаро» и предположил, что Ганси наверняка привез Блу (особенно теперь, когда их секрет наконец раскрылся). «БМВ» Ронана стоял в стороне, с колесами, повернутыми под таким углом, что было ясно: машина некоторое время скользила по инерции, прежде чем остановиться. К большому удивлению Адама, там же стоял «Вольво» Диклана, носом к дороге, как будто уже готовый уехать.

Адам вылез из машины.

Амбары производили на него странный эффект. Во время нескольких первых визитов он не мог понять, что это за чувство, потому что, в общем, Адам не до конца верил в две вещи, из которых состояли Амбары – в магию и любовь. Теперь, когда он, по крайней мере, поверхностно познакомился с тем и другим, они действовали на него иначе. Раньше Адам гадал, каким бы стал, если бы вырос в таком месте. Сейчас он думал, что, если захочет, однажды сможет жить в таком месте.

Он не вполне понимал, что изменилось.

Внутри он нашел остальных – в той или иной степени праздничного состояния. Адам не сразу догадался, что у Ронана день рождения. На заднем дворе дымился гриль, на кухонном столе стояли купленные в магазине кексы, в углах перекатывались воздушные шарики. Блу сидела на полу, привязывая к шарикам веревочки; поврежденный глаз у нее был плотно закрыт. Ганси и Диклан стояли у стола, опустив головы, и переговаривались негромко и серьезно, отчего оба казались старше своих лет. Ронан и Мэтью, толкаясь, ввалились в кухню со двора, шумные, полные братской любви, оба дурачились и были необыкновенно материальны.

Это и значит иметь брата?

Ронан поднял голову и перехватил взгляд Адама.

– Разуйся, прежде чем ходить по дому, дубина, – велел он.

Спохватившись, Адам потянулся к шнуркам.

– Не ты… я имел в виду Мэтью, – Ронан удержал взгляд Адама еще секунду, а затем проследил, чтобы Мэтью сбросил ботинки. Он последовал в гостиную за братом, покатившимся в носках по полу, и Адам понял: этот праздник – ради Мэтью.

Блу поднялась и подошла к Адаму. Она негромко объяснила:

– Мэтью будет жить с Дикланом. Он покидает Агленби.

Картина стала яснее. Это была прощальная вечеринка.

В течение следующего часа история медленно, судорожными порывами, выходила на поверхность – ее по кусочкам излагали все присутствующие. Завязка заключалась вот в чем: Амбары сменили хозяина путем бескровной революции, корона перешла от отца к среднему сыну, поскольку старший от нее отрекся. И, если верить Диклану, враждебные государства пускали слюни уже буквально на границе.

Это была одновременно прощальная вечеринка и военный совет.

Адам не верил своим глазам, он не помнил такого, чтобы Ронан и Диклан, находясь в одном помещении, не сцепились. Но – да, это были братья, какими он никогда не видел их раньше. Диклан, измученный и наконец освободившийся; Ронан, напряженный, полный могучей целеустремленности и радости; Мэтью, неизменный, полный жизни, похожий на счастливый сон – каким он и был.

Что-то в происходящем выбивало Адама из колеи. Он не вполне понимал, что происходит. Сквозь открытое кухонное окно до него доносился легкий запах самшита, и Адам вспоминал, как гадал, сидя в машине Ронана. Он мельком замечал Девочку-Сироту, которая пряталась вместе с Бензопилой под столом, где стояла коробка жестяных игрушек, и вспоминал свое потрясение в ту минуту, когда узнал, что Ронан приснил Кабесуотер. Он забрел в сны Ронана Линча; Ронан переделал всё в этом мире, придав ему форму своего воображения.

– Почему оно не на месте? – донесся из кухни раздраженный голос Ронана.

Мэтью чем-то загремел в ответ.

Через несколько секунд Ронан ухватился пальцами за косяк столовой и выглянул.

– Пэрриш. Пэрриш. Посмотри, вдруг ты найдешь где-нибудь гребаный рулон фольги. Может быть, в комнате Мэтью.

Адам плохо помнил, где комната Мэтью, но он был рад, что у него появился повод побродить по дому. На кухне продолжался разговор, а он блуждал по коридорам, поднимался по неприметным лестницам в другие коридоры и находил там новые лестницы. Внизу Ронан сказал что-то, и Мэтью захохотал – так оглушительно, что стоять рядом, наверное, было ужасно. Адам с удивлением услышал, что Ронан тоже смеется – по-настоящему, уверенно, добродушно.

Он оказался в комнате, которая, видимо, принадлежала Ниаллу и Авроре. Свет, лившийся в окно, падал на белое покрывало на кровати, мягкое и нагоняющее дремоту. «О дитя, иди скорей», – гласила цитата в рамке над кроватью. Над комодом висела фотография. Аврора, раскрывшая рот в простодушном удивленном смехе, походила на Мэтью. Ниалл, энергичный и красивый, улыбаясь, держал ее в объятиях. Темные волосы, длиной до подбородка, были заправлены за уши.

Ронан пошел в отца.

Адам долго стоял, глядя на фотографию и не понимая, почему она его притягивает. Он подумал: возможно, это от неожиданности, ведь он полагал, что Аврора – неяркое, спокойное, тихое существо (так она вела себя в Кабесуотере). Он мог бы догадаться, что она бывала веселой и динамичной, иначе Ронан не верил бы так долго, что она настоящая, а не сон.

Что такое вообще настоящее?

Впрочем, вполне возможно, что Адама на фотографии притягивал Ниалл Линч – взрослая версия Ронана. Сходство, конечно, было не стопроцентным, но достаточно сильным: во внешности Ниалла отчетливо проступали черты среднего сына. Яростный, безудержный отец; безудержная, веселая мать. Адаму стало больно.

Он ничего не понимал.

Адам нашел комнату Ронана. Он понял, что это комната Ронана, поскольку она была тесной и причудливой – чуть более светлая двоюродная сестра его спальни на Монмутской фабрике. В углах и под кроватью валялись странные маленькие предметы – сны маленького Ронана, а может быть, отцовские подарки. Попадались там и обычные вещи: скейтборд, потрепанный чемодан на колесиках, затейливого вида инструмент, очевидно волынка, лежавшая в пыли в открытом чехле. Адам взял с полки блестящую игрушечную машину, и она заиграла прелестную странноватую мелодию.

Адаму пришлось сесть.

Он сидел на краю пухового белого одеяла, и квадрат чистого белого света лежал у него на коленях. Он чувствовал себя как пьяный. Всё в этом доме сознавало собственную идентичность и не сомневалось в своем месте. Столь очевидно оно было желанным. Адам по-прежнему держал на коленях игрушечную машинку, хоть она и замолчала. Это была не какая-то конкретная модель – просто крутая машина, которой сон придал несуществующую форму, – но она напомнила Адаму первую вещь, которую он купил себе. Воспоминание было ужасное, из тех, к чьим границам он случайно приближался во сне – его мысли подкатывались к ним вплотную, обжигались и шарахались. Адам не помнил в точности, сколько ему было лет; бабушка прислала открытку с десятью долларами – это произошло в те времена, когда бабушка еще присылала открытки. Он купил на них игрушечную машинку, примерно такого же размера. «Понтиак». Адам не помнил, где он ее купил, и почему именно такую, и даже по какому поводу он получил открытку. Он помнил только, как лежал на полу в спальне, катал машинку по ковру и слышал голос отца в соседней комнате…