Екатерина Соловьёва - Вечерняя звезда [litres]

– Э-э-эй! Нас кто-нибудь видит?

Птицы шарахались от нас, словно от чумы, и боязливо оборачивались.

– Ха! Только гляньте, как мы летим! – вопила я.

Серые волки под Иванами-царевичами грустно клацнули нам вслед, оставшись далеко позади. Хотелось крикнуть: «Форсажную камеру проверьте!»

Вдруг Вольфрам начал снижаться. Он мягко приземлился в парке с ажурными фонарями. Сквозь деревья просвечивал сияющий огнями дворец, слышалась музыка. Стоило мне спрыгнуть, волк встал на две ноги и обрёл очертания чудовища.

– Я приглашаю вас на бал. – Он элегантно поклонился, протягивая когтистую ладонь.

– Как здорово! Никогда не бывала на балах! – обрадовалась я и тут же спохватилась: – Но у меня нет подходящей одежды, а у вас её вообще нет. И я не умею танцевать бальные танцы.

– Не волнуйтесь, сударыня, это поправимо.

Под моей рукой обнаружилась пышная юбка. А талия туго затянулась корсетом. С непривычки я ойкнула, но тут же заулыбалась, чтобы не расстроить его. И попыталась привыкнуть дышать в состоянии спелёнатой египетской мумии.

– Вам нравится? – спросил он, подводя меня к зеркалу в тяжёлой резной раме – оно появилось из задрожавшего воздуха.

– Очень красиво! Почему вы выбрали белое?

– Это же ваш первый бал. Дебютантки всегда в белом.

– Но, как вы, наверное, заметили, я… старше обычных дебютанток.

– Простите, не заметил. Но если вам неудобно в белом…

Он плавно повёл лапой – платье стало того восхитительного голубого оттенка, которым грезят все декораторы, а великий Гейнсборо наградил миссис Эндрюс [10] Имеется в виду портрет «Мистер и миссис Эндрюс» Томаса Гейнсборо, 1750 г. . И белые шёлковые розы (они были как живые!), затаившиеся возле декольте, сменились на кремовые.

– У вас потрясающее чувство цвета, Вольфрам!

– Я ни при чём. Это волшебство подчиняется вашему вкусу.

– Да?.. Спасибо.

Я замерла, любуясь нарядом. Туфли были атласные, расшитые бисером, на позолоченных каблуках. А вот причёска подкачала. Но под вторым взмахом его лапы мои волосы поднялись, закрутились и уложились во что-то, похожее на зефир.

– А как же вы?

– Я обрету одежду и человеческий облик, – при этих словах у меня застучало сердце, – войдя во дворец.

Неужели я увижу его настоящего?..

– Сегодня – единственный день в году, когда я могу стать человеком.

Я счастливо улыбалась, глядя в его жёлтые глаза, пока не вспомнила:

– А танцевать-то я всё равно не умею.

Он протянул мне маленькую брошь в форме изящной туфельки.

– Моя матушка с детства отличалась своенравием и пренебрегала обязанностями юной особы своего круга: рыбалку и лазание по деревьям она предпочитала танцам и искусству светской беседы. Она сбегала из танцевального класса, чтобы скакать верхом по окрестным полям и стрелять из лука с деревенскими мальчишками. И редко посещала детские балы. Но однажды – ей было десять – она увидела моего батюшку, приехавшего на праздник по приглашению её отца. Ему исполнилось семнадцать лет, он был необычайно красивым и обходительным кавалером. И она заплакала от обиды, что не сможет танцевать с ним. Тогда он дал ей это. Позволите?

Вольфрам приколол брошь.

– Теперь вы умеете танцевать всё, что умею я.

– Так великодушно с вашей стороны…

– А если вы пойдёте на бал с кем-то другим, пусть её приколет он.

– Я больше ни с кем не пойду на бал!

Мы направились к подъезду, заставленному каретами, но, вероятно, пришли последними – вокруг, кроме слуг, никого не было. А пробежавшая мимо парочка не обратила на моего кавалера никакого внимания.

– Они традиционно проявляют вежливость, – шепнул он. В шёпоте его баритон был подобен бархату.

Мы пересекли залитый светом вестибюль, под ногами замелькали ступени мраморной лестницы. Рядом со мной по-прежнему шло чудовище. Вот уже перед нами распахнутые двери бального зала, в котором скользят по блестящему паркету неисчислимые танцоры. Гости, не занятые танцами, стояли и сидели у стен, они оживлённо беседовали, смеялись. Я не понимала их языка.

– Прошу, не отходите далеко. Здесь людно, и я боюсь вас потерять, – сказал Вольфрам.

Я повернула голову.

Моя рука лежала на руке высокого господина в роскошном белом кафтане аби. Кружево шейного платка ласкало узкое, смугловатое лицо аристократа с упрямым подбородком и надменным изгибом рта. Тёмные, цвета пепла, глаза. Чёрные волосы, недостаточно длинные, чтобы повязать их шёлковой лентой в завитой хвост, как у большинства кавалеров. Он был немолод, но, безусловно, красив. И начисто лишён волчьей мягкости, к которой я уже привыкла. Хотя скорбь всё ещё таилась на дне взгляда. Но кто его в том упрекнёт? Представить не могу, что он чувствовал, оставаясь чудовищем триста шестьдесят четыре дня в году.

– Вы… весьма привлекательны, – я попыталась его ободрить. Впрочем, не погрешила против истины.

– Я не знаю своего нынешнего облика, сударыня. В прошлый раз я был голубоглазым блондином, а в позапрошлый… Кажется, шатеном. Но я не вижу своего отражения – оно всегда размыто. Меня нельзя нарисовать: краски стекают с холста, мелок осыпается. Проклятие не исчезает совсем, оно лишь отступает на время.

Мы танцевали странные танцы – как в историческом кино. И удивительно, но при ярком свете, касаясь его пальцев, а чаще двигаясь порознь и незаметно следя за ним в толпе, я волновалась сильнее, чем от того, что называют танцами теперь – от покачиваний с партнёром в темноте и прижиманий на грани интима.

– Почему вы превращаетесь в человека только здесь?

– Видите вон того господина?

На площадке лестницы стоял крупный мужчина, держа под локоток щуплую вертлявую даму в светлых кудряшках.

– Он хозяин этого дворца и сегодняшнего бала чудовищ. Он сам когда-то был чудовищем. Разгневал одну честолюбивую волшебницу своим презрением, а до неё отверг множество подобранных его родителями невест. Волшебница обратила принца в монстра, пообещав разрушение чар от поцелуя искренней любви. Но он выглядел так ужасно, что ни до какой любви – искренней, прагматичной или откровенно продажной – дело не доходило, а от его смрадного дыхания девушки падали в обморок, едва приблизившись к нему.

История хозяина бала меня потрясла. И не потому, что отличалась от канонической версии деталями, а потому, что произошла в реальности. Жизнь порой убедительнее любой сказки.

Отец отдал трон младшему сыну, а старшего, ставшего монстром, поселил в охотничьем замке, где тот прожил тридцать лет, пока однажды не наткнулся недалеко за оградой на юную девушку, которая спала в тени деревьев. У неё было разорвано платье, исцарапаны руки, босые ноги, лицо. Проснувшись, она двигалась неуверенно, на ощупь, ища поддержки в древесных стволах, ветвях кустарников и даже в длинных травинках.