Марина Александрова - Властители льдов [litres]

Широкоплечий блондин с глазами цвета предштормового неба ответил собеседнику столь же нарочито «тихо», словно по секрету, но так, чтобы было слышно не только стоящему рядом с ним мужчине, но и вообще всем.

– Нет, Кельм, это не заяц, а собака! Неужели ты не видишь?! Просто парнишка такой мелкий, что на лошадь и запрыгнуть-то не смог бы, – прохохотал сероглазый блондин. Черты лиц этих «людей» были весьма суровы, мужественны и грубы, но та детская непосредственность, с которой они говорили друг с другом, делала их мягче, добрее.

Я была столь ошарашена тем, что впервые в жизни мне удалось повстречать представителей иного народа, что оказалась совершенно не готова к тому, что первыми словами от столь древней расы, о которой слагают сказки в наших краях, станут шутки, отпущенные в адрес моего ни в чем не повинного осла.

– А я тебе говорю, что это заяц! Ты только глянь на уши этого уродца!

Вся компания разразилась дружным хохотом.

Мужчины продолжали смеяться, отпуская в адрес моего животного непочтительные реплики, искоса поглядывая на меня. Смотрели они так, будто бы ожидали какой-либо реакции. Ее не было. Да и откуда ей было взяться?! Все свои эмоции я так давно привыкла выражать мысленно либо же взглядом, что даже сейчас, когда скрывать их не было нужды, я испытывала определенные трудности. Казалось невыносимо сложным сложить губы в улыбке. Как и столь же бестолковым. К чему кривить лицо, когда радуется сердце или душа? Конечно, я видела, как порой задорно смеется Сэ’Паи Тонг или хмурит брови в глубокой задумчивости. Но когда с самого раннего детства ты и тебе подобные с ног до головы укутаны в черное плотное одеяние, когда ни один из вас не вправе издать и звука, то привыкаешь выражать эмоции совершенно отличным способом.

Вот и сейчас с невозмутимым видом я подъехала чуть ближе к собравшимся северянам и быстро соскочила с уже ставшего таким родным осла. Необходимо было дождаться конюха, который позаботится о моем животном, а учитывая время моего прибытия, ждать придется долго. Решив не обращать внимания на подколки в адрес моего скакуна, я повернулась спиной к присутствующим и начала пристально разглядывать некое подобие сада, что удивительно гармонично был вписан во внутренний двор.

В Каишим сейчас царил месяц, когда цветет Э’кура. Весь город был усыпан нежно-розовыми лепестками этого растения. Казалось, что это такой причудливый снег ложится на улицах столицы империи. Помимо этого цвели и многие другие растения, превращая город в необыкновенное, сказочно красивое место. В Аире особая роль отводилась садоводству и оформлению парков и скверов. Каждый цветок говорил, рассказывая свою удивительную, ни на что не похожую историю. Задача садовника заключалась не просто в том, чтобы посадить и вырастить определенные виды растений. Эта должность налагала определенные обязательства. Например, сад, разбитый перед домом, должен был рассказывать о семье, живущей непосредственно в доме. Цветы во внутренних двориках говорили о характере хозяев, а сад, что находился за домом, высаживался в память об уже умерших представителях той или иной династии. Считалось, без дозволения войти в который знаком глубочайшего оскорбления. А получить дозволение побывать в нем приравнивалось к признанию в вечной дружбе и благоволению хозяев. Во внутреннем дворе дворца раскинулся не просто сад, а Сад с большой буквы. Казалось, садовник, рассказывая о характере Императора, недолго думая, решил приписать ему все существующие в мире положительные качества. Была там и «доблесть», воплощенная в синих полевых альках, и «величие», что отразил на своих золотых лепестках гордый н’оли, и «глубокий ум», что нашел свой приют на высоких и толстых стеблях нежно голубой ю’ли. И даже Э’кура, что означала «девственность и непорочность» и сажалась в основном перед домом, каким-то чудом должна была передать одну из черт Императора Солнца. Наравне с ней должна была справиться со своей нелегкой задачей и фу’си, более известная как «озорной ноготок».

Конечно, я немного привередничала, разглядывая творение императорского садовника. Но для людей, не слишком задумывающихся «о смысле сказанного», сад был прекрасен. А посреди всего этого благоухающего великолепия раскинулся маленький пруд, обитателями которого были самые настоящие императорские солнечные карпы. Цена которых была столь баснословна, что позволить себе содержать подобную рыбу мог действительно лишь Император. Говорили, что такой карп может прожить при должном уходе около ста лет. И рыба эта олицетворяла собой всю ту мудрость, коей должен был обладать истинный Император Солнца. Убить или, что еще хуже, съесть ее приравнивалось к величайшему из возможных прегрешений.

– Господин, позвольте вашу лошадь? – немного скрипучий голос раздался позади меня.

– Лошадь?! – тут же воскликнуло несколько грубых мужских голосов, и новые раскаты смеха заполнили едва погрузившееся в тишину пространство.

Я тут же повернулась лицом к подоспевшему конюху, что уже резво тащил за поводья моего «скакуна».

– Постойте, – прохрипела я, невольно давая «петуха».

За этой репликой последовал новый приступ дружного хохота.

– Да, господин, – совершенно не обращая внимания на пришельцев, что вели себя столь непочтительным образом, сказал слуга.

– Мне необходимо, – кое-как откашлявшись, заговорила я, – забрать вещи.

– Конечно, господин.

Я не успела перехватить конюха в тот самый момент, когда он потянулся отвязать мою поклажу, и вполне ожидаемо дернул не за ту веревку, которая отвечала за то, как крепко будет держаться сумка на спине у осла. Содержимое сумки с лязгом и грохотом начало вываливаться на пол. На землю ворохом высыпалось мое белье, состоящее из нескольких простых холщовых рубах и сменных штанов, поверх нехитрого гардероба уютно пристроились парные клинки даосской работы в простых ножнах и нож, что был подарен мне Сэ’Паи Ву перед самым отъездом. Пшено, что было завернуто в простой тряпичный мешочек, рассыпалось по широкой дуге вокруг испуганно заоравшего осла. На какое-то мгновение все присутствующие растерянно замерли, исключение составлял лишь мой ослик, который, не прочувствовав момент, продолжал истошно орать. Старый конюх беспокойно переводил испуганный взгляд то на рассыпавшуюся поклажу, то на меня, пытаясь сообразить, что в таких случаях ему должно делать согласно этикету.

Видя, что вот-вот бедолага начнет ползать передо мной на коленях, собирая рассыпанное пшено полой своего кимоно, я решительно вскинула руку.

– Сам, – коротко сказала я, стараясь одним словом дать понять этому человеку, что в его помощи не нуждаюсь.