Анастасия Вихарева - Выжить и вернуться

Еще через час топили печь и пили чай, разговаривая о том, о сем. Мать не сильно удивилась, когда Любка рассказала о том, что увидела в Ингином доме. Слухи о том, что отец Инги пьет, уже давно ходили по селу, и в интернате на него жаловались, подыскивая на должность нового человека. Скорее, удивилась, что мать Инги тоже иногда закладывает за воротник. Мать искренне считала, что жизнь у них была как мед и сахар. Будь у нее такая хорошая квартира и работа, когда и дрова бесплатно привозили, и зарплата была высокая, и за свет платили вполовину меньше, она бы в ус не дула. Ингу она тоже зауважала, несколько раз за вечер поставив Любке в пример. Брать с нее пример Любка не собиралась, но у Инги было чему поучиться – признавала она, рассматривая свои руки, которые все еще были с трещинами и в мозолях, но после крема чуть нежнее кожей. И со стихами у нее здорово получилось!

Внутренности распирало радостью и смятением. Поверить в такое нельзя, если только снова в селе не побывали волшебники, а она с ними не увиделась. Не зря сразу несколько человек видели волков – они прошли мимо села ночью и оставили след, который оборвался так же внезапно, как и начинался. Будто спустились по воздуху. Хотелось бежать, а куда?

И ведь скоро новый год, и говорят, как встретишь его, так и проведешь.

– Мам, а можно мы с Таней переночуем в новом доме? – попросила Любка в сильном волнении. – Ну, пожа-а-алуйста!

– Сдурела совсем? Там холодно… Не смеши, околеете. С чего Таня будет спать в пустом доме? Ее родители заругают.

– Мама разрешит, они поросенка на новый год сегодня кололи. Им пофиг! – Танька улыбнулась радостно. – Я переночую, мне интересно.

– Мы печку истопим! – снова помолила Любка.

– Труба, наверное, засорилась, там два года никто не жил, – мать радости не испытывала, скорее, беспокойство. Она тяжело вздохнула. – Мыши, поди, весь дом изъели. На всю зиму дров не хватит. А у нас денег не осталось. С вами разве будешь когда-нибудь жить хорошо? – она недовольно прошлась по дому, потом махнула рукой. – Ладно, проверить бы надо. Тишку первым запусти. А мы с Николкой в доме быта переночуем, мне все равно с утра печки топить… Да не радуйся ты так! – прикрикнула мать с тоской. – Ни бани, ни колодца, до колонки в два раза будет дальше. Дров нет, с полами надо что-то делать, печку перекладывать, а как зиму переживем? Холодный дом, заходишь – ветер свищет, крыша дырявая – толь износилась, доски гнилые. На улице Ленина хороший продают, да где такие деньги взять?

Крыша, это да, радости у Любки поубавилось. Крыши, покрытые шифером, были у всех новых домов. Шифер стоил дорого – им с матерью ни в жизнь не купить. Три зарплаты, если не пить, не есть. Старые крыши покрывали обычно железом, что тоже было дорого. Можно новыми досками и толем, но такой крыши хватит ненадолго. Любка знала, гнилой дом много дороже обходится, как если бы сразу хороший.

– Зато, тетя Тина, не придется ни от кого бегать, – привела свой довод Таня, которая теперь не знала, то ли радоваться ей за Любку, то ли нет.

– Да притащится! Тут три шага… Вот из-за такой сволочи никакой жизни нет, все-таки выжил нас из дома… – пробормотала мать про себя. – Ладно, если деньги за дом отдаст, может, дрова купим, а нет, снесу на дрова – и пусть живет, где хочет, тварь такая!

Мать новому дому не радовалась, Любке ее настроение передалось.

Наверное, дом и в самом деле был сильно плохой. Интересно, если недалеко, чей же это дом? Хуже ихнего в округе ни у кого не было. Он единственный одним углом врос в землю, прогнив несколькими бревнами. Летом их заменили, поставили новое окно. Окон в доме было всего два, на одной стене, и на другой, но смотреться лучше дом не стал. Наоборот, теперь три бревна были новые, а все остальное, как гнилой зуб с пломбой. Она старалась успокоить себя, вспоминая о том, что теперь жизнь ее, несомненно, должна измениться в лучшую сторону.

На улице было еще светло. Белый сырой снег укрыл землю чистым белым покрывалом, собираясь в сугробы. Но снега под этот новый год было немного, он то и дело таял. Люди уже переживали, что вымокнет и погибнет озимая рожь, надеялись на январские снегопады и февральские морозы. И небо все время затянуто тяжелыми серыми тучами. Любка уж и забыла, когда в последний раз смотрела на звезды.

Мать закрыла дверь на замок.

Немного сгорбившись, она свернула в переулок, по которому ходили много раз. Любка удивилась и постепенно начала приходить в ужас. За матерью она шла с тяжелым сердцем, примерно догадывалась, куда она их повела. Там, если дальше идти к подстанции, был гнилой домишко, в котором два года назад жила старая-престарая бабушка. В нем никто не жил, он стоял без окон, забор повалился, а сам он был еще меньше ихнего. Наверное, и Таня думала о том же, бросая на Любку сочувствующие взгляды. Как там без окон спать? Любка лишь шмыгала носом – жить теперь будут еще хуже…

Но мать вдруг остановилась на повороте, свернув к воротам углового дома.

Любка замерла, а у Тани лицо выжидательно и тревожно вытянулось. Обе они еще не могли поверить, подозревая, что мать просто-напросто решила срезать расстояние, пробираясь на тропинку. Но мать пересекла тропинку, которая шла параллельно дороге, подошла к тройным воротам, покопалась в кармане, вынула ключ, открывая замок.

– Ну вот, – кивнула она на ворота, по-хозяйски прикрывая распахнутую калитку в палисадник.

– О-о-о! – два облегченных выдоха вырвались одновременно.

И Любка, и Таня застыли, разглядывая дом. Любка вдруг подумала, что никогда не обращала на него внимания. Света в окнах не было, но нежилым он не выглядел. Большой, с виду крепкий, с несколькими окнами, высокий, с воротами, с крытой оградой, которая соединяла дом и большую стайку, с крепким забором, с широким палисадником, который заворачивал за угол и соединялся с огородом, с кустами разросшейся смородины, черемухой и высокой рябиной, оранжевой от ягод. Еще одна черемуха разрослась в другой палисаднике, перегороженном, который был предназначен для кур и примыкал к стайке. О таком доме Любка не стала бы мечтать.

От волнения руки у нее задрожали, лицо непроизвольно расплылось в улыбке, слова пропали, остались лишь восклицания и междометия.

Приятно удивленная Таня, заложив руки за спину, приценивалась к дому с тропинки, отойдя на несколько шагов.

Мать открыла дверь и вошла. Любка и Таня ввалились следом, и сразу остановились.

Двор был большой, с тротуарами до крыльца с перилами. В огород вела еще одна крепкая дверь. Даже сено было, доверху набитое под крышу стайки и сваленное в одном углу в ограде. И целая поленница наколотых дров. Большой мост с окном – и еще одно в чулане, который, наверное, можно было считать верандой.