Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

– Я не помню этого места, – сказала шедшая первой Серва.

– Наконец-то, – проворчал Моэнгхус, – мы получим возможность насладиться смертью и гибелью без нотаций.

Птичья песнь звучала над зелеными высотами. Сорвил прищурился: сквозь полог листвы пробилось солнце.

– Нелюди старее старых, – обратилась Серва к сырой низине. – И, клянусь, даже они забыли…

– Но сделались ли они от этого счастливы? – вопросил ее брат. – Или просто до сих пор пребывают в растерянности?

Ветвящаяся тень, похожая на толстую черную жилу, потянулась от его груди на лицо. Солнечный свет рассыпался тысячью белых кружков на краю его нимилевых лат. Сорвил успел заметить, что имперский принц часто бывал таким до того, как погрузился в нынешнюю меланхолию. Беззаботным, саркастичным – словно человек, возвращающийся к какому-то презренному делу.

Серва остановилась между двух массивных каменных глыб, провела ладонью по покрывшейся коркой и изъеденной ямками поверхности, вдоль трещин столь же заглаженных, как океанская галька. Она шла в своей обычной манере, одновременно беззаботной и внимательной, жесткой в восприятии душ, абсолютно уверенных в ее власти. И оттого казалась неумолимой.

– Камень этот сохранил печать древнего удара… пятно… заплесневелое и едва заметное, я такого еще не видала.

Впрочем, неумолимой она казалась всегда – вне зависимости от того, что делала.

– Пусть мертвое останется мертвым, – пробормотал ее брат.

Музыкальные нотки ее голоса чуть заглушила выступающая от камня зелень.

– От того, что забыто, стеной не отгородишься…

Белоглазый воин ухмыльнулся, глянув прямо на Сорвила.

– Она всегда была любимицей отца.

Сорвил посмотрел на свои ободранные и испачканные костяшки пальцев.

– А кто был любимцем Харвила? – с насмешкой в голосе продолжил имперский принц.

Из глубины мшистого древесного полумрака донесся голос Сервы:

– Это место было заброшено еще до падения Ковчега.

– Я был его единственным сыном, – ответил Сорвил, наконец посмотрев на черноволосого Анасуримбора.

Есть темное понимание между мужчинами, очертания которого можно различить только в отсутствие женщин – в отсутствие света. Есть такая манера, взгляд, интонация, которую способны различить только мужчины, и она одинаково доступна братьям и явившимся из-за моря врагам. Она не требует развернутых знамен и свирепого рыка, хватает мгновения одиночества, проскочившего между двумя мужским душами, движения воздуха между ними, совместного восприятия всех убийств, позволивших им жить.

– Да, – продолжил Моэнгхус с металлом в голосе. – Я слышал, что об этом говорили в Сакарпе.

Сорвил скорее облизал губы, чем вздохнул:

– О чем говорили?

– О том, как добрый Харвил расточил свое семя на твою мать.

Их разделял один короткий вздох, втягивающий в легкие одного то, что выдыхал другой.

– Говорят, что ее чрево, – продолжил имперский принц, – уже омертвело до этого.

Туман поднимался в теле младшего из двоих мужчин, охлаждая кожу от внутреннего жара.

– Что это здесь происходит? – поинтересовалась Серва, появившаяся из-за дубового ствола чудовищной толщины.

Мужчины не удивились. Ничто не могло избежать ее внимания.

– Полюбуйся на него, сестра, – проговорил Моэнгхус, не отрывая взгляда от Сорвила. – Разве ты не замечаешь ненависти…

Пауза.

– Я вижу только то, что видели все…

– Он держится за рукоятку меча! Того и гляди достанет его!

– Брат… мы уже говорили об этом.

О чем же они говорили?

– А если он, не сходя с места, проткнет меня?! Тогда поверишь?

– В сердце человека не бывает единства! Ты знаешь это. И знаешь…

– Он! Ненавидит! Посмотри на не…

– Тебе известно, что мое зрение всегда проникает глубже твоего! – вскричала свайяльская гранд-дама.

– Ну да! – возвышавшийся над обоими спутниками имперский принц сплюнул и ушел.

Сорвил застыл на месте, ярость его не столько притупилась, сколько рассыпалась гравием в недоумении. Он посмотрел на широкую спину Моэнгхуса, которая, покачиваясь, удалялась в чередующихся полосках света и тени.

– Это безумие! – со злостью бросил молодой человек. – Вы оба безумны!

– Может быть, чем-то взбешены, – сказала Серва.

Повернувшись к ней, он увидел невозмутимое выражение. Как всегда.

– Неужели я такая загадка? – огрызнулся он.

Она стояла на накренившемся камне, верхушка которого обросла черно-зеленым мхом, а бока затянул белый лишайник. И казалась потому выше его… и могущественней. Одинокое копье солнечного света ударяло в лицо Сервы, заставляло ее светиться, как их проклятый отец.

– Ты любишь меня… – проговорила она голосом столь же невозмутимым, как и ее взгляд.

Ярость сорвалась в нем, будто он был катапультой, а ее голос – спусковым крючком.

– Я считаю тебя шлюхой и кровосмесительницей!

Она вздрогнула, восхитив тем самым злобную часть его.

Однако ответ Сервы не замедлил пролиться жидким светом из ее уст, сгуститься светлым паром из окружающего сумрака.

– Каур’силайир мухирил…

Сорвил отшатнулся назад, сперва от изумления, потом от сочленений охватывавшего его света. Ступни его колотили по воздуху. Его отбросило, притиснуло к морщинистому стволу огромного дуба. Голос Сервы налетал на него со всех сторон, словно он был листом, потерявшимся в буре воли этой женщины. Злой и враждебный свет сверкал в ее глазах, немногим уступая в яркости солнцу. Черный перламутр обрамлял фигуру… черный, змеившийся, ветвившийся, словно разыскивая трещины, проникавшие в самую ткань бытия. Волосы ее разметались золотыми воинственными соколами.

И она нависла над ним, не столько преодолев, сколько прорезав разделявшее их расстояние… схватила его за плечи, воспламенив его кожу своим огнем, высосав весь воздух из его груди своей пустотой, придавливая его тяжестью гор, принуждая, требуя…

– Что ты скрываешь?

Губы ее раскрылись около поверхности солнца.

Слова его восстали из черных недр, отвечая на ее требование:

– Ничего…

Не с трудом, свободно.

– Почему ты любишь нас?

– Потому что ненавижу то, что вы ненавидите… – Невесомо, словно в курительном дыму. – Потому что верю… – Вздохом, как после поцелуя.

Черная тушь затопила все вокруг, скрыв за собой жилистый лес и воздушную сферу. Осталась она одна, титаническая фигура, блистание глаз которой подобно Гвоздю Небес.

– Можешь ли ты не замечать наше презрение?

Слова, будто обращенные к другу.

– Да.

Она наклонилась вперед, гнев и ужас во плоти, разбрызгивая страх краской по коре.

– Не думаю.

Он запрокинул голову в полнейшем ужасе, он увидел ее жуткую сторону, он мог только простонать свою жалобу, прорыдать свой позор. Пролилась вода его тела, горячая, словно кровь. Нутро.