Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

Кишаурим бесстрастно висел в воздухе, наблюдая за сверкнувшим разрядом словно из окна… а затем подпрыгнул к небу, будто его вздернули, развернулся…

Это не простой кишаурим, вдруг поняла она. Это примарий.

Это означало, что Вем-Митрити погиб.

Ее упрямство погубило их всех!

Она извлекла церемониальный нож и начала вспарывать слои своего корсажа. И только спустя несколько сердцебиений осознала, что именно делает. Один из прятавшихся за ней офицеров метнулся вперед, чтобы остановить ее руку, однако она вырвалась, перехватила нож и принялась снова пилить и резать проклятую ткань, то и дело в панической спешке кромсая собственное тело.

Бросив взгляд на Эсменет, дряхлый волшебник шагнул вперед, заслоняя ее от кишаурим. Старый дурак! Его пение превратилось в хриплый кашель…

Над руками его возникла огромная Драконья голова, эфирные чешуи блеснули под солнцем…

Эсменет ничего не видела, но не сомневалась, что Водонос нападает на старика сверху. И когда она наконец зацепила пальцем кожаный шнурок, который носила на голое тело, то вскрикнула от облегчения.

Их безымянный противник маячил теперь над плечом Вем-Митрити. Солнечный свет играл на серебряном изгибе его обруча. Аспид его казался темным, как чернильный, проклятый росчерк писчего пера. Дождь стрел немедленно обрушился на него. Он даже не шевельнулся, когда Драконья голова склонилась к нему…

Водопад, ослепительный, как само солнце.

Она перерезала шнурок, рванула его, рассекая кожу, и ощутила, как жар оставил ее пупок.

Теперь он раскачивался, словно камень в праще… Хора.

Немного их осталось в Трех Морях. И Эсменет, едва не вскрикнув от осознания, что должна бросить ее, посмотрела вверх…

Кишаурим просто прошел насквозь учиненное старым волшебником пекло, лишь на обруче его заиграли алые и золотые отблески…

Эсменет ткнула пальцем в кость. Хора упала на камень.

Водонос приблизился к вопящему анагогическому чародею, поднял руки, чтобы обхватить его…

Благословенная императрица нагнулась, взяла Безделушку в руку…

Снова посмотрела вверх.

И увидела, что ее дряхлый великий визирь висит перед ней в пустоте, Обереги его сползают в небытие, завывающая песнь умолкает, острия раскаленной добела Воды пронзают его череп и одеяния… наконец он поник, словно гнилой труп, слишком слабый, чтобы устоять, и повалился перед загадочным кишаурим, просто переступившим через все, чем был этот старик, и поставившим ногу на разбитый парапет перед нею…

Она бросила хору.

Увидела свое отражение в серебряном обруче, заигравшее на знаках Воды. Увидела, как железная сфера проплыла мимо его щеки и провалилась в пустоту за его правым плечом.

И улыбнулась, осознав, что сейчас умрет. Что ж, разгром за разгромом.

Однако кишаурим вздрогнул – древко с имперским оперением вдруг материализовалось в левой стороне его груди. Аспид затрепетал, как черная веревка.

Еще две стрелы одна за другой пронзили золотой хауберк.

Еще одна стрела проткнула его правую руку.

Сила удара отбросила его назад. Споткнувшись о битый камень, он исчез за краем стены…

И прочертив в воздухе дугу, рухнул на землю, уже усыпанную телами фаним, не успевших вывести своих лошадей за пределы досягаемости стрел ее лучников.

Благословенная императрица Трех Морей проводила его падение взглядом, опустошенная и изумленная.

– Наша мать! – возопила Телиопа тонким и пронзительным голоском. – Наша мать спасла нас!

Столик, как и прежде, стоял нетронутым в тридцати шагах под нею. Ветер теребил кисти и бахрому, загибал их внутрь – в сторону степей и пустыни, подальше от вечного моря.

Барабаны ее врагов рокотали вдоль всего горизонта.

Приходили сны, темными тоннелями под усталой землей…

Горный хребет на фоне ночного неба, плавный, похожий на бедро спящей женщины.

И два силуэта на нем, черные на фоне невозможно яркого облака звезд.

Мужчины, сидящего скрестив ноги, подобно жрецу, и по-обезьяньи склонившегося вперед.

И дерева, распространяющего свои ветви вверх и в сторону – словно прожилки на поверхности чаши ночного небосвода.

Звезды, обращающиеся вокруг Гвоздя Небес: снежные облака, гонимые зимним ветром.

И святой аспект-император Трех Морей смотрит на мужской силуэт, но не может пошевелиться. Вращается сама твердь – как колесо свалившейся набок телеги.

Мужская фигура как будто все время оседает, ибо созвездия восходят над нею. Слышится голос, но лицо остается незримым.

– Я воюю не с людьми, но с Богом, – молвит оно.

– Однако погибают одни только люди, – отвечает аспект-император.

– Поля должны гореть, чтобы оторвать Его от земли.

– Но я возделываю эти поля.

Темная фигура под деревом поднимается на ноги, начинает приближаться к нему. Кажется, будто восходящие звезды подхватят идущего и унесут с собой в пустоту, однако он подобен сути железа – непроницаем и неподвижен.

Оно останавливается перед ним, созерцает его – как случалось не раз – его собственными глазами с его собственного лица, хоть и без золотящего львиную гриву его волос ореола.

– Тогда кому, как не тебе, и сжигать их?

Для шранков пищей служила земля, и потому страна была полностью опустошена. Нелеост погрузился в неестественную тишину, море с болотной усталостью лизало серые пляжи. Оно уползало в тусклые и призрачные дали, линия горизонта стиралась из бытия, так что само сущее без видимой грани сворачивалось в колоссальный свиток неба.

Не опасаясь за свой левый фланг, люди Кругораспятия пересекали южные болота края, прежде именовавшегося Аорси, – отчизны самой воинственной народности высоких норсираев. Эта провинция называлась Иллавор, и в древние времена она была покрыта лоскутными полями, на которых выращивалось сорго и другие неприхотливые злаки. Люди Ордалии постоянно замечали руины маленьких крепостей, рассыпанных по погубленной земле, которые в древности были лишь скотными дворами. До Первого Апокалипсиса в Аорси каждый дом служил укреплением. Здесь мужчины не расставались с мечами, женщины спали, положив рядом с собой лук. Здесь с малых лет учили способам лишить себя жизни. Народ этот звал себя скулсираями: стражами.

И теперь Великая Ордалия, поедая убитых на марше шранков, гнала Орду по пустоши, в которую шранки превратили землю. Нужны были новые названия, ибо отвращение и омерзение наполняли собой существующие. Есть шранков, иначе «свежатину» или «потроха», было все равно что есть помет, блевотину или даже что-то еще худшее. Айнонцы стали называть шранкскую мертвечину каракатицами – за гладкую кожу и бледность, a еще потому что, по их словам, от тварей пахло черными реками, протекающими по Сешарибской равнине. Впрочем, название это скоро попало в немилость. Невзирая на все преимущества, оно оказалось слишком мягким для того, чтобы передать все безумие поедания этих тварей.