Александр Ермаков - Сила Зверя

Подросшего паренька сначала взяли подмастерьем, а скоро и назначили мастером заплечных дел, самым юным за всю историю подземной темницы. В работе был аккуратен и прилежен. Никто не замечал за ним суетливости ненужной, вредной для дела злобы. Все он выполнял размеренно, спокойно. Результаты его трудов всегда были выше похвал. Начальство ненарадывалось с такого старательного и умелого работника, относилось уважительно. Бывало не гнушалось и совета спросить: — Достаточно ли одного кнута будет, или каленое железо потребуется? Отвечал мастер степенно, не торопясь, сначала подумав как следует: — Кнута хватит, но разве с сквассацией, и довольно будет, боле не выдюжит. — Ошибался редко.

А вот войдя в возраст, обошел своих учителей, считался старшим над всеми палачами и вызывать его стали для дел самых важных, самых ответственных. Справлялся наилучшим образом. Если на медленном огне — огонек еле-еле трепыхался над поленьями, а если на большом — костер был просто великолепен.

Освоив всю сложную науку, все приемы и методы, старший мастер сам изобрел несколько новых способов и механизмов. Пришла пора и опытом поделиться. Для этой цели приходил к нему, сам то он грамоту так и не освоил, по несколько раз в неделю монах, сегодня за столом протокол ведущий. Со слов мастера делал записи, готовили вдвоем трактат «Искусство вопрошать». Предмет многосложен, познания глубоки и обширны, писалось трудно. Последние недели соавторы сочиняли раздел «фустигацио и кастигацио». Это только на первый взгляд человека незнакомого с вопросом, не сведущего, может показаться, что избиение и есть избиение, а чем его производить дубинками или плетьми роли не играет. Искушенному же мастеру различия представляются огромными. А добавить сюда бичевание, битие кнутом, хлестание прутьями, стегание ремнем, порку розгами, какой простор мысли! Какая богатая гамма открывающихся возможностей! Сколько оттенков, обертонов, сколько волнительных полутонов!

Вот сейчас он и был занят возле Гильды, работал свою нелегкую работу, думал: — Эка стервозная попалась, ну погодь, погодь. Нам не к спеху.

В застенок неслышной тенью скользнула черная мужская фигура. Дрожь охватила Гильду. Конечно, не красивы были люди в этой зале, не добры. Но по крайности знакомого облика, известных намерений. Обычные местные палачи.

Зашедший казался инородным злом, неведомым, страшным. Не только Гильда, вздрогнули и сидящие за столом монахи, подтянулись. Подручные рьяней взялись за работу, на черного старались не смотреть.

Развязной походкой подошел тот к пленнице. Остановился осклабясь, пристально осмотрел ее наготу, багровые рубцы от кнута. Хохотнул. Щелкнул языком, ткнул пальцем в грудь. Кривя тонкие губы, сосок крутанул заворачивая. Гильда сжала зубы. Любопытствуя, черный смотрел на побелевшее лицо пленницы. Умеренно довольный произведенным эффектом, длинно цыкнул слюной.

— Чо, прошмандовка, забледела так? Очко играет?

Ухватил жестоко, до кровоподтеков за ноги, раздвигая забросил себе на бедра. По-прежнему похабно щерясь, поелозил задом, имитируя. Леди Гильда плюнула в наглую харю. Черный, без размаха, до гула в голове, до черноты в глазах, хлестко ударил по лицу.

— Чо, шалава, не врубилась? А попала! Ой, попала! Ой, влетела! По полной программе ответишь! Раком будешь на коленях ползать. Умолять, чтоб дал отсосать. А я не дам, хе-хе.

Довольные развлечением подсобники заржали. Один, не удержавшись, встрял:

— А по што, ет дело, ет можно. Да надысть споначалу ей зубы повышибать. А то, чего доброго, еще откусит енто-самое. Злобная сучка.

— Тебя, болван, не спрашивают. Давай работай! — Навел порядок среди своих подручных работников мастер.

— А ты, — черный обратился к палачу, — не переусердствуй. Чтоб до вечера не издохла.

— Не извольте беспокоиться. — Льстиво лыбился краснорожий. — Мастера у нас знатные. Все бу зделано в достаточности, как изволите.

— То-то. — Пригрозил пальцем Локи. — Чтоб могла подмахивать. Говорят, — подмигнул сенешалевне, — здорово это у нее выходит. Моим пацанам по кайфу покатит.

— Ах, ты быдло! — Гильда перебарывала панический ужас от соседства черного негодяя. — Вот придет Сигмонд, он тебе обтрясет пыль с ушей. — И тебе. — Обращаясь к краснорожему, — и тебе, — поворачиваясь к палачу.

— Ври, ври. — Отозвался краснорожий. — Будет и Сигмонд здесь. И с него поспрашаем о мерзостях колдовских ваших.

Черный подошел к столу. Уже деловым тоном спросил:

— А что, Сигмонда еще не привели?

— Сейчас доставят.

— Аккуратнее с ним. Очень опасен.

— Только не тут. Да я распоряжусь, целый отряд за ним вышлю.

— Пусть будут внимательны. Ловкий, бестия. Я скоро буду, только с дороги переоденусь. — А про себя подумал: — на кой мне хрен переодеваться. А, вот, кое что из снаряжения захватить необходимо. Стилла надо мочить технично, чтоб их преимущественное величие хай не поднял. Есть у меня специзделие, один укольчик и кранты. Врачи определить не могут, а местным и подавно не просечь. Помер витязь на дыбе, слабаком оказался. Знать его судьба такая.

— Бдите. — И, опять грязно подмигнув Гильде, вышел из комнаты.

— Будьте покойны, мастер Локи, здесь ему не Грауденхольдский замок. — Вослед уходящему сказал красномордый и обтер рукавом пот со лба. Кивнул палачу.

Допрос продолжался.

Тяжело отпускал наркотический сон. Перед глазами в цветных кругах плыли фантастические видения. Саднило в запястьях, все тело ломило. Сигмонд опять провалился в забытье.

Больно и муторно. Окровавленная полевая трава у стен Перстня. Кинжал в руках самоубийцы. Лорд Хейгар, граница тамплиерская. Сверкающая гладь реки, Сигмонд с Гильдой, смеясь, скачут на конях. Харчевня. Жирномордый трактирщик, гнусаво лебезит, выставляет миски. В глазах расплывается черное пятно. — Гриб-сонливец, — пытается подняться Гильда, но падает лицом на столешницу. Темнота, темнота, темнота.

Следующее пробуждение было окончательным. Боль в руках чувствовалась весьма основательно. Воняло подземной сырой гнилостью и еще какой-то дрянью. Чья-то добрая рука оставила зажженный факел, и в его смрадном свету разглядел Сигмонд своды каменной темницы, гнилую солому на осклизлом полу, и в углу источник зловония — истлевший костяк, прикованный ржавой цепью к противоположной стене.

Видать оставила факел не добрая душа, а злокозненное намерение показать узнику его дальнейшую судьбу, вызвать отчаянье безнадежной предопределенностью грядущего. Стала ясна и причина боли — Сигмонда приковали, вернее почти распяли на стене крепкими стальными обручами.

— Ох, милые сердцу моему, нравы феодальные. Святая простота, наивное доверие к железу, камням и подвалам. — Благодушно думал Сигмонд. — Куда сравнить эти наивные ухищрения с лицемерной стерильностью, циничной антисептичностью камер Син-Синга. С их бестеневым круглосуточным освещением, с обычными и инфракрасными телекамерами, с микрофонами, датчиками движения и лазерной сигнализацией. С бессонной охраной, перекличками, проверками и ночными шмонами. А в этом замечательном, наилучшем из миров мире, даже двери цельные, без окошка и кормушки. Значит охрана должна заходить в камеру. Какая роскошь!