Влада Ольховская - Территория Левиафана

В ожидании следующей вылазки он большую часть времени проводил в залах отдыха, как и другие меры. Он знал, что некоторые используют недолгие периоды покоя, чтобы повидаться со своей бывшей семьей. Оуден пока не был к этому готов.

Поэтому он укрывался в полутьме душных залов, пропахших выпивкой и дурманным дымом, и просто ждал. Он знал, что рано или поздно Лаирда появится на сцене. Он не ошибся.

В залах отдыха всегда кто-то пел, чаще – женщины, изредка – мужчины. Мерам больше нравилось смотреть на женщин, а все в колонии было подчинено их интересам. Женщины, чаще всего знакомые ему, выходили в пятна света в нарядах, которые шили сами. Эти наряды больше открывали, чем закрывали, однако так и было задумано. После перевоплощения меры теряли возможность иметь детей, но не интерес к женщинам. Поэтому они слушали из зала и тихое мурлыканье, и переливы сильных голосов, и выбирали, выбирали… Некоторые певицы даже не пытались изобразить скромность, они сходили со сцены прямо в ожидающие их объятия и удалялись вместе с мером в закрытые спальни.

Но Оуден знал, что Лаирда не такая, он ведь и раньше наблюдал за ней. Она поднималась на сцену, как царица. Ее наряд не был скромным, но она никогда не обнажала слишком много. И меров она могла вознаградить разве что благосклонным взглядом, никому не дозволялось дотрагиваться до нее без ее согласия, а она своего согласия никогда не давала.

Оудену было интересно, узнает ли она его. Заметит ли вообще? Когда в глаза бьет яркий свет, не так-то легко разглядеть, кто скрывается во мраке зала! Но Лаирда к такому привыкла. Кажется, она ему кивнула! Он не был уверен, но сердце все равно забилось быстрее. Он тонул в волнах ее голоса, как в мутной воде, его измененный слух воспринимал песню иначе, и по телу прокатывалась приятная дрожь.

Когда Лаирда закончила петь, он ушел. Он знал, что будет петь кто-то другой, но после ее голоса это казалось чуть ли не святотатством. Оуден хотел, чтобы в его памяти осталась только она. Сам же он не спешил мелькать перед ней – он хотел, чтобы она помнила его человеком. Даже если ей он никогда не был нужен.

Он не отправился на отдых сразу. Оуден ненадолго вышел на палубу, чтобы понаблюдать за бесконечно далекими звездами чужого неба. Он прекрасно знал историю колонии, но одно дело – знать, другое – по-настоящему верить, что его предки видели эти звезды вблизи. Оуден подумал, что чем больше поколений будет меняться на Левиафане, тем слабее станет вера в происхождение колонии. Однажды, может, придумают легенду покрасивее и поверят в нее… Например, что колонию подняли со дна морского на своих плечах меры.

Бросив прощальный взгляд на манящую гладь воды, Оуден направился к себе. Он опасался, что, если останется тут чуть дольше, не выдержит, нырнет. А это равносильно самоубийству – он даже не найдет путь обратно! Поэтому ему следовало оставаться осторожным, пока он не до конца разобрался в силе своих инстинктов.

Меры спали в собственном крыле колонии. Комнаты у них были побольше, чем даже у врачей, и с лучшей обстановкой. Возможно, людям, особенно с детьми, такое распределение не понравилось бы, но людей сюда и не пускали.

Даже в поздний час на этаже не было тихо. Еще бы! Меры жили по своему графику, они могли позволить себе сон, когда угодно, а ночь они отдавали развлечениям. Нет, в редких спальнях царила тишина… возможно, потому что там никого не было. Из других же доносились звуки весьма специфических фильмов, смех женщин, порой нескольких сразу. Для Оудена это все не стало сюрпризом, он усвоил, что здесь всегда так живут. Может быть, и он будет, но уж точно не сейчас.

Он направлялся к своей комнате, когда одна из дверей открылась, выпуская в тесный, но чистый и ярко освещенный коридор две фигуры. И обе были прекрасно знакомы Оудену.

Одна – высокая широкоплечая фигура его нового командира. Все меры были в отличной форме, но Седар выгодно отличался даже от них. Возможно, поэтому он и стал главным, Оуден пока не разобрался, как тут лидера выбирают. Его в любом случае больше интересовала спутница Седара.

Лаирда. Конечно, она – и вместе с тем, не она. Не такая Лаирда, какой она обычно была в реальности и в его мечтах. У женщины, которая вышла в коридор, не было холодной гордости царицы. Она раскраснелась, торопливо поправляя смятое платье, растерявшее часть блесток. Ее косметика размазалась, волосы были взлохмачены. Лаирда выглядела потрепанной… использованной. Да почему только выглядела? Она и была такой. Обостренные мутацией чувства Оудена безжалостно подмечали все: ее блестящий взгляд, отпечатки когтистых рук на ее светлой коже, запах, исходящий от нее… Она пришла сюда за тем же, за чем приходят остальные женщины.

А главное, это было ей не в новинку. Она чувствовала себя на этаже меров, как дома, и Седар по-хозяйски обнимал ее за талию. Она принадлежала ему! И принадлежала уже давно.

Вот, значит, как… Не было никакой гордой богини. Все это Оуден придумал сам. Она отвергла его не потому, что ждала настоящей любви – ничего личного вообще! Просто от лидера меров она могла получить куда больше, чем от врача.

Оуден не знал, что сказать им. Должен был что-то сказать, а слов не было, и он просто застыл на месте, как дурак. Но они и не ждали от него слов. Лаирда и Седар прошли мимо него, смеясь, мер провожал свою любовницу обратно в квартал людей. Лаирда скользнула по Оудену равнодушным взглядом, и узнавания в этом взгляде не было. Возможно, в темноте она и правда не узнала… А может, он был недостаточно важен, чтобы его помнить. Сколько их у нее было вообще – отвергнутых поклонников? Безликие рыбы по сравнению с ее истинным господином!

Это его не касалось. Оуден снова и снова повторял себе, что не имел никаких прав на нее. Любовь ничего не дает, она не позволяет обладать! Лаирда никогда ничего не обещала ему, да он и не собирался преследовать ее. Но все же… Ему было легче, когда ее образ, пусть даже придуманный им, стоял на пьедестале. Ему хотелось любить ее и дальше, болезненно и безответно, потому что это сохраняло в нем связь с человеком, которым он был когда-то.

Но теперь связующая нить разорвалась. Как бы он ни старался, он уже не смог бы забыть. Когда он пытался представить себе божественную девушку, поющую в луче белого света, память нещадно подбрасывала ему образ покрасневшей, одергивающей подол платья девицы с блестящим влажным взглядом. Ее любить он уже не мог…

Человек, которым он когда-то был, сделал еще один шаг во тьму.

Они все знали, что это будет странная посадка. Не жесткая, а именно странная, потому что никто толком не мог предсказать, как она пройдет.

Киган вообще несколько дней ходил по «Северной короне» и вопил, что никакого полета не будет, потому что это просто невозможно. Его нельзя было осуждать за это: их челнок, «Стрела», изначально был спроектирован для посадки на любую твердую поверхность. Твердую! Предполагалось, что там, где человек в состоянии построить колонию, есть хоть какая-то твердь. Водные миры почему-то не приняли во внимание.