Натали О`Найт - Время жалящих стрел

– Вы позволите мне удалиться, Ваше Величество? – поклонился тот. Он уже готов был идти, уверенный, что правителю Аквилонии незачем более задерживать его… как вдруг тот отрицательно покачал головой.

– Нет, барон, не позволю. Наш с вами разговор только начинается. Признаться, я давно собирался встретиться с вами. Так что будем благодарны случаю. Пусть и не слишком приятный, но он дал нам возможность поговорить наедине. Согласитесь, подобная возможность выпадает нечасто.

Не дожидаясь ответа посланника, король Вилер поднялся с места и с приглашающим жестом отдернул тяжелую атласную портьеру между двух шкафов с книгами, прикрывавшую, как оказалось, вход в другую комнату. Амальрик последовал за аквилонским сувереном, заинтригованный и слегка встревоженный в душе, силясь, однако, ничем не выдать своих чувств. Однако на пороге комнаты замер, ибо услышал низкое угрожающее рычание.

Не обращая ни малейшего внимания на замешательство барона, король прошел к низкому дивану, стоявшему у окна, и сел, потрепав по холке разлегшегося на ковре лобастого волкодава. И лишь затем поднял глаза на замешкавшегося на входе дуайена.

– Входите же, барон. Зверь вас не тронет.

Словно опровергая его слова, пес вновь заворчал. Вилер успокаивающе почесал его за ухом. Амальрик осторожно прошел в комнату и сел на краешек дивана, напротив короля. Недавняя его уверенность была поколеблена, и он чувствовал себя неуютно как никогда, но тут же усилием воли взял себя в руки. Не хватало еще, в конце концов, трястись из-за какой-то псины, пусть даже и такой огромной!.. И все же он косился на собаку короля с заметной опаской.

Пес напоминал полярного волка. Мощный, с крупной головой и челюстями, способными, казалось, перекусить руку взрослому мужчине – о нем во дворце давно ходили недобрые слухи. Одно время, две зимы назад, он повсюду сопровождал хозяина, и разве что на торжественных аудиенциях король появлялся без него, а так волкодав ходил за ним, точно тень, угрюмым взглядом и глухим рыком внушая ужас чепядинам и придворным.

Суеверная чернь, вообще, считала Зверя порождением колдовства, и ничем невозможно было разубедить их в этом… собственно, иные среди знати втайне придерживались того же мнения. Затем случилась некая таинственная история, о которой предпочли как можно скорее забыть – насколько удалось выяснить Амальрику, пес набросился на принца Нумедидеса, только чудом не искалечив его – и с тех пор собаку не видели.

Но, получается, Зверь не был изгнан с позором на конюшню и не отведал отравы. Король оставил его в своих личных покоях – благо, лучшего стража трудно было и вообразить. Но зачем же теперь показывать его Амальрику? Ибо немедиец не сомневался, что, как и все, что делает король Вилер, это было сделано намеренно, с неким неясным ему пока умыслом.

Полный смутных тревог и опасений, он попытался усесться поудобнее на слишком мягком диване, чувствуя себя особенно неуютно из-за того, что приходится сидеть так низко. Как же любят они все унижать собеседника, подумал он, вспомнив похожую сцену у Нумедидеса. Или они столь ничтожны, что даже такая малость может их возвысить в собственных глазах?

Узкая полоска сероватого света, точно лезвие зингарского клинка, падала в прорезь между неплотно задвинутыми шторами на окне, рассекая надвое душный полумрак. Вилер, сидевший напротив, устало откинулся на бархатных подушках, украшенных золотым шитьем с изображением аквилонского змея, рассеянно поглаживая бьющего хвостом волкодава. Внезапно собака, успокоившаяся было, вновь вскинула голову, янтарным глазом косясь на Амальрика, и оскалилась, и жесткая шерсть дыбом поднялась на загривке.

Вилер с усмешкой шлепнул его ладонью по морде.

– Ну, будет, Зверь. Спокойно.

Волкодав чуть слышно рыкнул в последний раз, словно недоумевая, как может хозяин не разделять его беспокойства, однако выучка оказалась сильнее, и он вновь неохотно улегся у ног короля, не спуская однако глаз с гостя. Амальрик, покосившись на пса, принялся небрежно постукивать пальцами по бархатной обивке дивана, что, казалось, еще сильнее раздражало животное.

– Ваш пес, похоже, опасается меня, Ваше Величество… Король покачал головой.

– Зверь настороженно относится к незнакомым, барон. Но он ни перед кем не испытывает страха.

– В самом деле? – Амальрик Торский пожал плечами, словно показывая, что не считает уточнение существенным. – Впрочем, все дело, должно быть, в том, что я сам не слишком люблю собак. И ваш страж чувствует это.

Король с удовлетворением отметил, как быстро барон оправился от первоначального недоумения и теперь пытался стать хозяином положения. Он был рад, что доверился внезапному импульсу вызвать Амальрика на разговор. Этот надменный немедиец забавлял его и настораживал одновременно. В нем явственно ощущалась угроза – и все же что-то заставляло Вилера пренебречь соображениями безопасности, за что не уставали пенять ему верные советники.

Должно быть, все объяснялось очень просто: с посланником, в отличие от многих прочих, никогда не бывало скучно. В нем ощущалась тщательно контролируемая, но какая-то дикая, почти первобытная энергия, притягивающая и пугающая, он был полон напряженной, яростной жизни, – и это казалось удивительно освежающим, после тусклых, безразличных взглядов и пустой болтовни аквилонских вельмож. В обществе Амальрика король с удовольствием ощущал, как и к нему точно возвращается былая сила, веселая злость давно ушедших дней.

Разумеется, политические соображения не позволяли прибегать к подобному лекарству слишком часто, – однако в такие дни, как сегодня, когда тяжесть ледяным камнем ложилась на сердце и перехватывало грудь от тоски, Вилер позволял себе послать в преисподнюю всех советчиков с их интригами и осуждающими взглядами. Какой смысл, в конце концов, тогда быть королем, если не можешь, при желании, менять правила игры?!

– Всем нам свойствен страх перед неведомым, барон, – заметил он многозначительно.

С грустью Вилер подумал о всех тех вопросах, которые никогда не решится задать немедийцу. О том, что тот действительно думает о творящемся в Аквилонии. О наследниках короля. О гибели Тиберия, в конце концов… Вилер не сомневался, что, если бы им удалось поговорить начистоту, он услышал бы немало такого, что едва ли сообщил ему кто-то из приближенных, – однако об этом не стоило и мечтать.

В полумраке острый профиль барона казался странно застывшим, точно вылепленным из лунного света, и глаза за полуприкрытыми веками не выдавали никаких чувств.

– Возможно, – отозвался он наконец, едва разжимая губы. – Однако меня куда больше пугает необратимость познания. Испив из реки всеведения, нам никогда уже не вернуться на сладкие луга невинности.