Виктория Угрюмова - Белый Паяц

– Лихо у нас вышло! – сказал молодой герцог. – Правда.

– Для первого раза совсем неплохо, – согласился Ноэль. – Пошли отсюда быстрее. Я полностью согласен с Лаханданом: этот оборотень числится в списке самых опасных тварей Абарбанеля, и мы слишком легко от него избавились.

– Никогда не думал, что это государственное преступление, – заметил Де Корбей.

– Нет, не преступление. Просто это редко кому удается. А если учесть, что мы не обучались искусству рукопашного боя в замке Эрдабайхе, нам предстоит выслушать массу глупых вопросов. Лично я не люблю, когда посторонние люди начинают увлеченно копаться в моем прошлом. А вы?

– Мне это совсем ни к чему, – сказал Лахандан.

– Вы правы, – согласился Ульрих. – Идемте быстрее.

Когда они покинули негостеприимный дворик и свернули в соседний узкий переулок, Ноэль повернулся к нему и сказал:

– Кстати, спасибо тебе за предупреждение. За мной должок.

– Тебе оно не пригодилось, – пожал плечами герцог. – Я же видел, что ты обернулся и выхватил меч, когда я еще кричал. У тебя нечеловеческая реакция.

– А это совершенно не важно, – возразил Рагана. – Не пригодилось сегодня, пригодится в другой раз, когда я не услышу и не обернусь. Все равно я тебе обязан.

И он протянул Ульриху руку, затянутую в глухую черную перчатку.

Домишко ведьмы, вросший в землю по самые окошки, затянутые мутными бычьими пузырями, стоял по другую сторону звонкой и прозрачной лесной речушки, в стороне от деревни Айя.

Даже деревья вокруг него росли какие-то незнакомые, невиданные в здешних местах: корявые, с перекрученными стволами и желтой пупырчатой корой. Маленький дворик утопал в буйных травах, и над ними летало облако разноцветных бабочек и блестящих бронзовых жуков. На крыше, крытой прелой соломой, устроил себе гнездо слепой сыч и дремал там целыми днями, нахохлившись и сипло угукая спросонья.

Халупка была дряхлая, странно, как еще не развалилась от времени, а ведьма – молодая, рыжая, зеленоглазая, длинноногая и вообще – красивая.

Местные жители не желали иметь ничего общего с колдовским отродьем – и никогда не приглашали ее на деревенские праздники и свадьбы. Однако же сами не обижали и другим в обиду не давали; и никогда не сообщали о ведовке воинам Пантократора, как берегли от них еще ее мать, а до нее – бабку и прабабку, и так уже много веков подряд.

Потому что в маленьком местечке, запрятанном в глуши Эгиарских лесов, на самой южной границе королевства – когда до ближайшего тракта дней пять, а то и все семь, пути, это уж как повезет с погодой; когда единственная лесная тропа упрямо зарастает кустарником в человеческий рост и сквозь него нужно прорубаться, как сквозь вражеский строй; когда дикие звери наведываются за околицу, а людей, кроме односельчан, не видишь годами, – без своей ведьмы никак не обойтись. Она и лечит, и отводит дурной глаз, и уберегает от нечисти; она принимает роды и провожает в страну Теней. Без нее невозможно ни встретить нового человека в этом мире, ни отправить его в последнюю, самую дальнюю дорогу, на которую придется однажды выйти даже самому закоренелому и отъявленному домоседу.

Забредал тут как-то лет пятьдесят – или около того – назад странствующий монах-котарбинец; говорил, что все это сиречь ересь и преступные заблуждения; что на самом деле люди после смерти попадают либо на небеса – это те, кто жил праведно, или же в царство Абарбанеля – это те, кто грешил; но никого не убедил. Он все время толковал о том, что нужно творить добро, не проливать чужую кровь и жить в мире со всеми. А как жить, никого не убивая, в диком лесу на границе с Айн-Джалутой?

Тем более, он никому, не смог по-настоящему помочь – ни больным, ни старым, ни голодным. Он не умел охотиться и не умел облегчать страдания. Только ходил по пятам за людьми, как ожившая тень, и монотонно, надоедливо бубнил истории, никакого отношения к реальной жизни не имеющие. Староста понятия не имел, как его спровадить восвояси, а силой изгонять котарбинца жители Айи все же боялись, ибо гро-вантары были хоть и далекой, но весьма реальной угрозой.

А через три недели, когда кое-кто уже готов был и грех взять на душу, до того надоел всем пришлый проповедник, его разорвал на части забредший в деревню оборотень. И ничьей вины в том не было.

Накануне утром ведьма явилась на деревенскую площадь и потребовала у старосты собрать всех, от мала до велика. Дух бабки явился к ней и предупредил о грозящей опасности, а она наварила полный котел зелья и велела всем обрызгать зеленой, приятно пахнущей жидкостью пороги, притолоки и окна. И, разумеется, ночью носа на улицу не высовывать. Все так и сделали, кроме монаха, который, завидев темную страшную тень, отправился изгонять тварь Абарбанеля силой своих молитв.

Не получилось.

А оборотня прогнала ведьма. Она была гораздо сильнее своих предшественниц и могла многое из того, о чем слыхом не слыхивали даже самые мудрые старики. В Айе втихомолку судачили, что свою великую силу она унаследовала не от матери, а от отца – точнее, от того то ли вампира, то ли демона, который являлся покойнице из самых мрачных чащоб Эгиарских лесов.

По другой версии, не менее популярной в деревне, отцом ведьмы был жрец или колдун из Айн-Джалуты. Известно ведь, что там обитают вовсе не люди, а существа, созданные Абарбанелем – потому они невероятно могущественны, но не имеют души.

В этих россказнях звучало даже что-то вроде гордости за свою ведьму, обладающую огромной властью над порождениями тьмы. И в самом деле, последние пять лет вся Айя жила в мире и покое и уже почти забыла, что смерть может внезапно и бесцеремонно ввалиться к тебе в дом без всякого предупреждения.

Но однажды утром деревня проснулась от отчаянного женского крика.

По утрам в здешних местах царит блаженная тишина, которую не нарушают, а только делают заметнее – до физической ощутимости – заливистое пение лесных птах и упоенный стрекот кузнечиков на лугу, у реки. Здесь так тихо, что порой можно услышать недовольное гудение толстого шмеля, кружащего у самого края леса, или целенаправленный топот крохотных лапок в густом кустарнике на пригорке. Негромкий, робкий шелест листьев, перебираемых нежными пальцами легкого ветерка, журчание реки по камням и корягам и мерное потрескивание стрекозиных крыльев сплетаются в загадочную мелодию, которую со временем перестаешь замечать, как не замечаешь воздуха, которым дышишь.

Крик, особенно такой пронзительный, полный боли и страха, в этой тишине режет уши, как прикосновение ко льду, – до озноба и ломоты в зубах.

Странный гул стоял за рекой, где мелькали среди деревьев темные тени, и какой-то мальчонка внезапно завизжал, показывая рукой на ведьмину лачугу – она была охвачена огнем, и густой черный дым, висевший над пылающей крышей, клубился и уплотнялся, постепенно принимая отчетливую форму чудовищной исполинской фигуры с вытянутым черепом и широко распахнутыми крыльями.