Виктория Угрюмова - Белый Паяц

Он ехал с непокрытой головой, и сильный ветер, внезапно поднявшийся у подножия Тель-Мальтолы, развевал его смоляные волосы. Конь слушался его без поводьев, повинуясь одному только движению колен. Боевой топор на длинной рукояти со странным резным лезвием завершался высоким навершием, сплошь утыканным лезвиями, шипами либо клыками какого-то хищника. Воин вез его, положив на плечи и едва придерживая левой рукой. Обнаженная правая рука, под смуглой кожей которой мускулы вились, как змеи, была по локоть защищена тускло блестящим наручем.

И заходились в крике шаманы:

– Хар-Даван! Хар-Даван!!! Айя-я-я!!! Хар-Даван!!!

– Пселлус… – открыл было рот великий магистр.

– Я прекрасно знаю, кто такой пселлус, – скрипучим голосом сообщил Хиттинг. – А вот почему ваши люди не обнаружили его, хотя он умудрился поселиться не где-нибудь, а в самом центре столицы?

– Гус, Гус, – ласково прищурился Монтекассино, – не знал бы я, что вы истинная драгоценность в королевской короне, – отрезал бы вам голову и скормил бы ее Псу Абарбанеля.

Как ни был бесстрашен начальник Сумеречной канцелярии, но и он поежился. С одной стороны, это, разумеется, шутка. С другой, действительно, все при дворе знают, что Гус Хиттинг – человек почти что незаменимый. А все-таки, когда речь идет о мавайене гро-вантаров, кто скажет, как далеко заходит его остроумие.

Король хохотнул:

– Мне всегда говорили, что чегодайцы – люди молчаливые и сдержанные. И что из них лишнего слова клещами не вытянешь.

– Потому-то наш друг и перебрался в Охриду, – невинно заметил падре Берголомо. – На фоне милых и до ужаса красноречивых придворных дам он выглядит почти что безмолвным изваянием.

– От всех ожидал, но чтобы от вас, отец мой… – обиженно протянул Гус.

– Не стоило так опрометчиво посягать на чужую собственность, – сказал Монтекассино. – В ту минуту, когда вы безответственно слопали целую вазочку припасенного другими крема, вы лишились мощной поддержки в лице котарбинской церкви.

– Все бы тебе язвить, – укорил его падре Берголомо. – Однако же, Гус, вы действительно съели весь мой крем. А его больше не разносят.

– Я не понимаю, мы собрались здесь, чтобы обсудить пселлуса или мою скромную персону? – вопросил Хиттинг.

– Риардон, – велел мавайен, – расскажи подробно, что странного ты нашел в этом демоне.

– Ваше величество, благородные господа, – церемонно начал помощник, – разумеется, всем вам отлично известно, что пселлус – это демон, который питается человеческой плотью и пленяет людские души. Обычно он избирает своей обителью заброшенные замки или уединенные дома, но мы еще никогда не слышали, чтобы пселлус мог создавать фантом дома.

– Если это не сделал для него кто-то другой, – вставил Хиттинг.

– Демоны не видят смысла в подобном взаимодействии, – ответил Фрагг Монтекассино, – но нынче наступили такие времена, что я ничему не удивлюсь.

– Не нравятся мне эти ваши отвлеченные рассуждения о нынешних временах, – признался Де Геррен. – Отчего-то они кажутся мне зловещими.

– Не только вам, – согласился король. – Но я готов терпеливо выслушать и длинную, обещанную нам историю, и все эти странные намеки с условием, что в конце нас ожидает развязка.

– Неожиданная, как в старинном романе.

Нужно ли говорить, что это прозвучал голос Гуса Хиттинга?

– Продолжайте, Риардон.

– Подобный фантом обычно создается в уединенном месте, ибо сознание множества людей – мощная сила, и ей весьма сложно противостоять. Даже если допустить, что мы имели дело с двумя демонами, им было гораздо проще создать фантом дома или замка хотя бы на окраине города, где им не пришлось бы преодолевать такое сопротивление разумов. И второе. Пселлусы коварны и жестоки, но не представляют особой опасности, так как им требуется очень мало пищи. Целый год демон просто дремлет в своем убежище и выходит на охоту только в том случае, если очень проголодается. Но ему хватает одной-двух жертв, чтобы снова насытиться. В нашем же случае пселлус истребил множество людей без всякой видимой причины…

– Однако скрытая причина все же существует, и она известна как минимум двум людям, сидящим за этим столом.

– Начальник Сумеречной канцелярии опять прав, – шутливо поклонился ему мавайен.

– А потому давайте оставим несомненно странного, но уже мертвого пселлуса и перейдем к сути дела, – предложил Де Геррен, человек прямой, как все военные.

– Да, – сказал падре Берголомо, принимая из рук Керберона очередное лакомство. – Тебе слово, друг мой. До полуночи осталось всего полтора часа, и дай-то бог, чтобы ты уложился в это время.

Печальный король, правивший Охридой в конце прошлой эпохи, оставил по себе разнообразные воспоминания.

Он вступил на престол восемнадцатилетним наивным юнцом, который больше думал о лошадях и миловидных служанках, нежели о государственных делах. Однако отец его, король Тавиан, пал в битве – в то время Охрида вела затяжную, кровопролитную войну с Хатаном и Аэттой и безнадежно проигрывала ее на обоих фронтах, – так что молодого наследника не спрашивали, готов ли он взвалить на свои плечи тяжкое бремя ответственности за страну.

Исторические труды утверждают, что принца Горвенала стащили с яблоневого дерева, в ветвях которого он только что уютно устроился, сбежав от воспитателя, и надели на него королевский венец, из которого король Тавиан успел к тому времени выковырять самые крупные алмазы и заложить их альбонийским ювелирам, чтобы выплатить жалованье армии. Никаких торжеств в нищем и полупустом дворце Альгаррода, где почти не осталось слуг, по сему поводу не устраивали. Такой нелепой и необычной была его коронация. Впрочем, вся дальнейшая жизнь соответствовала этому моменту как нельзя лучше.

Многочисленные советники, подкупленные частью хатанским великим князем, частью – аэттским королем, советовали ему немедленно признать поражение Охриды и согласиться на вассальные отношения с одним из победивших государств. За вполне посильную дань молодому королю обещали беззаботную жизнь в сытости и довольстве до самой смерти.

Каково же было удивление придворных, когда юный Горвенал без колебаний казнил предателей и в считаные дни собрал новую армию, ударной силой которой явилась сформированная им когорта Созидателей, куда без лишних вопросов принимали всякого, лишь бы он был искусным воином. Измученный войной народ уверовал в нового короля, а когда он наголову разбил опытного противника в первом же сражении, понял, что уверовал не зря. Победоносная лавина охридских войск в течение нескольких месяцев полностью очистила страну от захватчиков, перешла границы, докатилась до столицы Хатана и штурмом взяла ее на третьи сутки. Великое княжество Хатанское перешло под протекторат Охриды, а Аэтта сама запросила мира, не дожидаясь нового сражения.