Макс Далин - Корона, огонь и медные крылья

– Я думаю, – сказал принц, – тебе больше ничего не угрожает. И твоему стражу – тоже. Раадрашь высказалась необдуманно, никто не станет убивать его. Считай себя моей гостьей… тебя проводят на темную сторону, – и махнул Йа-Кхеа рукой, а потом быстро удалился.

– Пойдем, цветочек, – сказал Йа-Кхеа. – Я покажу, где тут живут женщины.

– Я не цветочек, – поправила я, улыбнувшись. – Мое имя Лиалешь – Яблоня больше, чем Цветок. Шуарле ведь может следовать за мной?

Воин кивнул, и Шуарле взял меня за руку. Его ладонь была холодной и влажной.

Йа-Кхеа проводил нас через обширный зал, окна которого украшали цветные витражи, а стены – мозаики в виде цветущих зарослей и райских птиц, к резной двери, ведущей в покои женщин. Уже около этой двери пахло привычно – лучше, чем на темной стороне в доме Вернийе, но все тем же гераневым и розовым маслом, жасминовой эссенцией и лавандовым мыльным настоем. Угрюмый боец, войдя внутрь этого покоя, стал еще угрюмее и принялся пристально смотреть в пол.

Зато я, войдя внутрь, нашла помещения прекрасными. Здесь, в ароматной тенистой прохладе, я вдруг вспомнила, что дорожную пыль можно смыть, а одежду, покрытую гнусными пятнами грибной слизи, снять и заменить другой, чистой. В этот момент я искренне благодарила принца Тхарайя в душе.

Йа-Кхеа, не входя внутрь, распахнул дверь в комнату с высоким сводом и зарешеченным стрельчатым окном. К этому окну неодолимая сила и притянула мой взгляд: за его решеткой ярко светило солнце, а глубоко внизу лежали облака, похожие на взбитый сливочный крем. Под облаками я не разглядела земли.

– Ах, Шуарле! – сказала я восхищенно, подбежав к окну и усевшись на подоконнике. – Как прекрасно жить на такой божественной высоте! Как святые отшельники в горных монастырях!

– Да, – отозвался Шуарле. – Отсюда мы не сбежим, даже если очень захочется…

– Эй, птенец, – окликнул его Йа-Кхеа. – Пойдем-ка со мной, не могу больше тут торчать.

На миг мне стало жутко.

– Шуарле! – пискнула я. – Воин, пожалуйста, не уводи его!

По жесткому лицу Йа-Кхеа, на котором скулы выглядели, как из камня вырезанные, промелькнул некий светлый блик, похожий на улыбку.

– Госпожа, – сказал он, – тебе нужна одежда, ты сама сказала. И мой господин разгневается, если узнает, что женщину оставили голодной. Твой грозный страж никуда не денется.

Я отпустила их кивком, но радость моя сильно поблекла. Оставшись одна, я принялась изучать комнату. Обстановка, как и в доме Вернийе, выглядела скудно, если сравнивать с женскими покоями севера. Разве что тюфяки на полу заменяла низенькая тахта, застланная шелком и заваленная подушками разных размеров – а в остальном все то же: тот же мохнатый ковер, правда, чистый и прекрасной работы, то же зеркало, правда, громадное, в половину моего роста, и в отличных бронзовых рамах, тот же туалетный столик – правда, на нем красовались не глиняные кувшинчики, а изящные безделушки из серебра и хрусталя с самоцветами, те же резные сундуки. Но, в сущности…

Мне отчего-то стало грустно. Только Шуарле, вошедший с корзиной и ворохом одежды, несколько меня утешил.

– Что-то сталось с нашей лошадкой, – вспомнила я, заглядывая в корзину. – Хочешь винных ягод?

Шуарле кивнул, отщипнул часть грозди и присел на постель рядом со мной. Он выглядел хмуро и нахохленно.

– Тебя что-то огорчает? – спросила я.

– Мы – в тюрьме, Лиалешь, – сказал Шуарле, не глядя в мою сторону.

– Мы – в гостях, – возразила я, стараясь быть убедительной. – Его высочество производит впечатление незлого и разумного человека. Его жена – несколько взбалмошная особа, но мы постараемся с ней помириться.

– Взгляни на это, – сказал Шуарле и встряхнул вышитую золотыми облаками шелковую рубаху. – Я думаю, это шили для любовниц принца.

Я рассмеялась.

– А что его люди должны были предложить мне? То, что шили для него самого? Да я бы могла играть в прятки в его сапогах! – я отпила отличного густого молока из кувшина, обнаруженного в корзине, и продолжала: – Он любезен с нами. Не стоит думать дурно о человеке, который нам покровительствует.

– Мне показали, где ты можешь искупаться, – сказал Шуарле все так же мрачно. – И этот солдат, Йа-Кхеа, намекнул, что мне тут рады, как слуге с женской половины. По дороге от бассейна я видел человеческих женщин, и думаю, что они – жены или любовницы принца.

– У принца может быть много жен?

Шуарле пожал плечами:

– Почему нет? Но старшая жена – Раадрашь. Нам будет совсем непросто жить с ней под одной крышей – или я вообще не знаю женщин.

– Я думаю, это ненадолго, – сказала я, желая быть рассудительной. – Мы немного погостим в замке Тхарайя и отправимся дальше. А ты должен бы чувствовать благодарность принцу.

– Я не чувствую, – отрезал Шуарле. – Я бы чувствовал благодарность, будь он слепой, слабоумный или восьмидесяти пяти лет от роду.

Я расхохоталась.

– За что ему все это?

– Только слепой или слабоумный, встретив тебя на пороге, позволит тебе вскоре покинуть его дом, – констатировал Шуарле. – А восьмидесятипятилетний не позволил бы, конечно, но, быть может, стал бы думать о тебе, как о любимой внучке.

– Принц и так немолод, – возразила я.

– Ему лет за тридцать, – прикинул Шуарле.

– Да, его высочество стары, – вздохнула я, и Шуарле воздел глаза горе. – Ну пожалуйста, пожалуйста, не огорчай меня… лучше проводи до бассейна и помоги вымыть волосы, а? Между прочим, кровь сражений и грязь странствий делают тебе честь, но не особенно украшают.

Шуарле не стал спорить дальше. Он сгреб в охапку мою новую одежду – довольно небрежно, я бы сказала – и открыл для меня дверь в коридор.

Как всегда, я отослала Шуарле, прежде чем раздеться донага. Вероятно, по здешним меркам, это было моим личным нелепым предрассудком – но он столько раз показывал мне мужскую природу своей души, что я никак не могла перебороть стыда. Он помог мне отмыть волосы, но купаться я собиралась в одиночестве.

Мраморный бассейн, полный теплой воды, в которую добавили соли, пропитанной жасминовой эссенцией, был великолепен; обитательницы замка не дали мне насладиться им в полной мере. Они пришли глазеть на меня, как рабыни в доме Вернийе, совершенно такие же бесцеремонные и самоуверенные, только недоброжелательности, полускрытой развязной веселостью, было побольше. Я решила, что они – не аглийе, а человеческие женщины – потому что без хвостов.

Когда они объявились, мне пришлось всерьез бороться с желанием позвать Шуарле и укутаться во что-нибудь непрозрачное. Простыня из хлопчатой бумаги, которую я накинула на мокрое тело, тут же обозначила его с предательской откровенностью.

– Говорят, она принцесса, – сказала статная женщина с медальным лицом. – Интересно, она – девственница?