Николай Костыркин - Каледонский безумец

Керридвен не говорила ему, кто его отец. Боялась, что найдёт и укокошит. За плохую наследственность.

А ещё Морвран боялся, что его будущим детям передастся его плохая наследственность. В моём случае так и вышло, и вот как было дело…

Я вспомню песнь из глубины веков,

Наполненную счастьем и отчаяньем,

Я снова вижу: корабли причалили

До южных скал британских берегов.

И снова вижу пламенную плеть

Среди небес, вздымавшуюся с силой.

Но ныне это просто меч счастливый,

Готовый смельчакову длань согреть.

И снова собрались в одних руках

Копье, Клинок, Котел и Вещий Камень.

Их наши боги передали сами

В людские руки, долгими годами

Стяжающие славу впопыхах.

В стародавние времена жил да был в полночном крае Острова Придайн, или, как его ещё называют, Острова Могущества, у самого предела, где начинаются земли народа круитни, могучий вледиг, и звали его Коэль. Или Коль. Было это, по человеческим меркам, так давно, что именовали этого Коэля не иначе как Хен – Старый. А в народных песнях, напрочь растерявших величие этой фигуры, он известен как старый дедушка Коль. Правда, был случай, когда он действительно едва не растерял своё величие. И вот как это произошло.

Старый дедушка Коль, особенно когда уже действительно состарился, любил шумные пиры. По поводу и без оного. Да так, чтобы звуки пиров разносились из Эборакума до самых берегов как одного моря, так и другого. И чтобы обязательно было шумнее и веселее по меньшей мере на порядок, чем у всех вместе взятых вождей, перешедших под его руку. Чтобы со всего Старого севера привозили лучшее пиво и вино. Чтобы со всего Старого севера собирались у него лучшие барды, поющие лучшие песни. Чтобы всю ночь придворные музыканты его трубили в свои дудки и пилили свои струны, не смыкая очей.

Но вот однажды старый дедушка Коль, видимо, выпил больше обычного, и что-то ему не понравилось в игре одного дудельщика. Он, распалённый пивом и вином, затопал ногами, замахал руками и велел страже выгнать из пиршественного зала всех своих музыкантов. Всех, кого он годами привечал у себя, годами собирал, – опять же, лучших! – со всего Старого севера. Годами поил, кормил, возил с собой под отборнейшей охраной в битвы и посольства и знал каждого по имени. Да не просто из пиршественного зала выгнал, а вообще из города. Так поётся в старинной песне, и на том она заканчивается. Но есть у неё и продолжение, и вот оно.

Ушли несчастные музыканты в лес, в кромешную ночь, навстречу призракам и прочим лесным обитателям, которые, если не рады нежданному гостю, то по меньшей мере заморочат его до утра, хотя могут и в болото заманить, и на корягу острую животом напороть. Идут они, значит, где-то вдесятером и ещё пять, по узкому лесному тракту, и тут им навстречу одной полной луной освещаемая согбенная сухонькая старушенция – мухоморы собирает. Начала их расспрашивать, как они здесь очутились и что с ними вообще стряслось. Музыканты бабушке всё и рассказали. Ну, тогда Керридвен – а это была она – никому ещё бабушкой не приходилась, равно как и матерью. Всё было впереди, и всё начиналось именно там. Очень рассердилась Керридвен на Коэля Старого за его выходку и как была в старушечьем облике, так и заявилась под утро на пир в главный зал Эборакума. Что там было, любители благоречия вам никогда в полной мере не перескажут. Владыка всего Старого севера, поняв, кто стоит перед ним, тотчас протрезвел: ползал в ногах у хозяйки тайных знаний, заливался горькими слезами, вымаливая прощение. Уж очень не хотелось ему триста лет и ещё три раза по триста жить жабой или комаром. Во-первых, потому, что ни жаба, ни комар столько не живут, просто Керридвен любила громкие цифры, особенно когда устраивала кому-то разнос. А во-вторых, этим всё могло и не закончиться. Жабами могли стать все придворные старого Коэля, все его данники, а Старый север вообще рисковал содеяться сплошным болотом. Потому что, когда злилась Керридвен, даже заморский Митра и ещё имевший более-менее вменяемую личность Йессу Грист хоть и пользовались всецелым почитанием многотысячных римских легионов, но, что называется, жались по углам своих святилищ и попросту не вмешивались.

В общем, к утру владыка Коэль вымолил себе прощение. Конечно же, не за просто так.

– Запомни, вошь! – Керридвен в гневе, как вы уже смогли догадаться, не скупилась на слова. – Взамен своей ничтожной жизни ты отдашь мне другую – из рода своего, и дороже её никого среди твоего потомства не будет!

Тот, разве что не обмочившись, часто закивал взъерошенной седой головой, и в глазах блеснуло долгожданное облегчение. «Какая мне печаль до этой жизни, если меня в ту пору уже не будет в живых?» – думал Коэль, когда Керридвен покинула пиршественный зал. Накаркал себе же самому – скоро его действительно не стало. Но прежде, в тот же день, с распростертыми объятьями принял обратно всех десятерых и ещё пятерых – но без одного – своих музыкантов, одарив их подарками и вдвое увеличив довольствие. Боялся, что снова чуть что – пожалуются богине.

А того музыканта, который не вернулся обратно ко двору, Керридвен оставила у себя прислужником – помощники в волшебстве нужны всегда. Особенно те, на кого нисходит вдохновение и кого никто так и не надоумил идти учиться к друидам. Звали нового помощника Гвион Бах – Светлячок. Но о нём позже.

А история, начало которой положила выходка старого дедушки Коля, только начиналась…

Положи весь мир на умбон щита

И пронзи глаза острием стрелы,

Ощути: в тебе стыд и нагота,

А фаланги перст, как одна, белы.

Ты босой пройдись по стезе клинка,

Задыши без жабр на морском, на дне.

Нить твоей судьбы слишком коротка,

Ты вовнутрь себя загляни извне.

Отрекись, забудь о делах мирских,

И ничтожество ты своё признай,

Коль твоей души дольний гул затих,

Истым воином себя лишь тогда сознавай.

Немного прошло времени с той памятной ночи, как старый владыка Коэль скончался, и мудрая Керридвен Хранительница Котла даже решила проводить его до грани миров, за которой была иная жизнь.

– Матушка-госпожа, – молвил Коэль, когда они расставались, – если мы не увидимся более, скажи: что же это, самое дорогое в моём роду, о чём никто ведать не будет, но что придётся отдать тебе?

Думал он эту мысль потом очень часто и очень долго. Катал в голове, перекатывал. И думал он её совсем не так, как с самого начала, в ту зловещую ночь в пиршественном зале Эборакума.

Но ничего не ответила ему Керридвен, просто улыбнулась и обняла на прощание как старого друга и пожелала доброй дороги. На том они расстались, и Коэля, переходившего в новую жизнь, всё меньше начинало волновать то, что стало отныне в его роду самым главным заветом. Потому что незадолго до своей смерти, явно почуяв её приближение, владыка Старого севера созвал всех своих старших сыновей и племянников и, нехотя напомнив о той позорной ночи, строго-настрого наказал родичам беречь пуще всего то самое, что каждый из них сочтёт для своей семьи и ближних наиболее дорогим.