Валя Худякова - Жизнь пяти

Пф-ф…

Нога, облаченная в узкие, темные брюки, подхваченные снизу плотно сидящими голенищами высоких удобных сапог, ступила на край огромной арены, будто в одночасье утонув, растворившись в нахлынувшем океане окружающего ее шума и света. И эта теплая волна разом прогнала пахнущую тленом черноту его мыслей.

Ола – ола 7 7 Да – да (ард.). …

Ривин вдруг улыбнулся широко, заразительно, с облегчением и внезапной, оглушающей радостью. Затем позволил истерзанному, скованному страхом телу на мгновение отдаться царящей вокруг бурлящей и вибрирующей атмосфере всеобщего напряженного, волнительного ликования, неудержимого, шального азарта, риска и сладкой, желанной свободы, наполнится ей от макушки до кончиков подрагивающих пальцев. Слиться биением собственного сердца с ритмом вечно молодой, живой арены.

А потом разом, будто прыгнув вниз с высокой скалы в штормящие волны Экусо эваль 8 8 Море Героя (ард.). Экусо эваль омывает северные берега Ардана и южные – Литернеса, это море известно повсюду из-за своих нестабильных, обманчивых течений и опасных, сезонных ветров, один из которых – весенний Черкерин, погубил многих отважных мореплавателей не только из Ардана, но и со всего мира. , погрузиться безрассудно, безвозвратно в просыпающийся неудержимый ураган магии.

Великой магии, редкой магии. Его магии.

И выйти из темно-серой тишины тени, гордо вскинув вверх руки с закатанными до острых локтей рукавами свободной, темной рубашки, заправленной за широкий, повязанный традиционным узлом алый арданский пояс, единственное, что осталось в нем от его далекой родины, неспешно и мягко скользя стопами по гладкому, прохладному, потертому деревянному полу.

И лишь оказавшись там, посреди шума и света, посреди торжества и праздника, окруженный ликующими людьми, оставив за спиной страх и пустоту сомнений, он решился наконец отвести глаза от спокойно-сосредоточенного, витающего где-то в мыслях лица Курта.

И тот вдруг неожиданно кивнул ему, вырываясь из пестрой толпы обступивших круг зрителей. А Ривин, нисколько не удивившись, что видение оказалось правдой, усмехнулся и кивнул в ответ.

Эльма локи 9 9 Смертельное оружие (ард.). Обычно так говорят о людях или предметах, которыми восхищаются или которых сильно боятся. , Курт…

Промелькнуло мыслях. За секунду до того, как взгляд, заискрившийся самоуверенным, юношеский весельем медленно скользнул к фигуре замершего напротив соперника. Дразня и вызывая того на неравный бой. Бой прошлого и будущего, бой опыта и смелости, осторожности и надежды, бой нового со старым.

Великий бой двух великих легенд. Одной из которых будет начертано спустя пару лет погибнуть от рук королевских воинов в пожаре первого миранского восстания.

Приятный летний бриз легким, нежным касание потрепал темные, элегантно уложенные на бок короткие волосы с едва-едва заметными, пока еще совсем тонкими прядями первой, серовато-стальной седины, защекотал расширившиеся ноздри прямого, чуть опущенного вниз носа, дразня терпким запахом солоноватой морской влаги, игристыми нотами пряных садовых цветов, легкими, плотным ароматами ближайших пекарен, сырных лавок, мастерских краснодеревщиков, кисловатым душком таверн, вереницей уходящих куда-то вглубь портовых кварталов, и дополненный неизменным, пропитанным вином и дешевой едой, отзвуком сладковатого-горького мужского пота городских рабочих и портовых трудяг.

В носу вдруг засвербело, и Ильгерд Дорак, недовольно поморщившись, неизменно выверенным, неторопливым, изящным движением тонких, длинных, мягких пальцев, легко прикоснулся к его влажноватому, чуть шершавому кончику.

Где-то внизу, за коваными перилами балкона, на просторной, мощеной серовато-коричневым, грубым камнем улице, наполовину сокрытой от яркого солнца в прохладной, темно-синей тени домов и деревьев, раздался искрящийся взрыв неприлично громкого, молодого, мужского хохота в аккомпанементе энергичного, взвинченного, высокого (Ильгерд узнал его сразу, он всегда становился таким, когда сын волновался), голоса Митара, чьи слова тут же, будто забавляясь и играя, подхватил и унес с собой в ясное небо ветер.

Ильгерд слегка подался вперед, не теряя гордую прямоту осанки и не опуская голову, аккуратно облокотился тонкой кожей ладоней о горячие, еще хранящие теплоту утреннего солнца перила балкона и одним лишь взглядом темных, зорких глаз проскользил по расстилающейся у его ног длинной ленте улицы. Митар действительно был там, стоял, вальяжно опершись чуть сутулой, крепкой, широкой спиной о каменную, светло-серую в тени дома, полукруглую колонну крыльца, расслаблено скрестив ноги и руки. Его волосы, такие же как у Ильгерда (они вообще были очень похожи – отец и сын) темные, прямые, короткие, небрежно растрепались в разные стороны, часть из них, та, что падала на высокий, покатый лоб стала влажной от капель липкого пота и обвисла неприглядными сосульками. Белая, то и дело подрагивающая от глубокого дыхания и ветра свободная, тонкая рубаха, заправленная в брюки, оставалась расстегнутой сверху, а ее широкие, расшитые дорогой ручной вышивкой рукава были небрежно закатаны практически до самых локтей, оголяя сильные, мускулистые, неприлично загорелые, с кое-где выступающими, синеватыми венами руки Митара, руки рабочего, а не сына придворного аристократа, руки ремесленника, но не мага.

Ильгерд крайне недовольно скривился.

Надо будет поговорить с ним об этом… В очередной раз.

Рядом с Митаром, куда более скованные в своих элегантных, в меру щегольских, в меру утонченных костюмах (такой фасон пользовался сейчас особой популярностью при новом, молодом короле), смеясь, стояли его бывшие школьные приятели. Они пришли попрощаться – завтра все трое вновь возвращались в университеты.

Ильгерд поднял глаза и полный задумчивой, сосредоточенной тревожности мягко скользнул сквозь раздувшиеся паруса легких, воздушных тюлей в приятную прохладу и тишину кабинета.

Митар беспокоил его. С каждый годом сильнее и сильнее. Он полагал, что отъезд из дома выбьет из головы сына те пагубные идеи, туманные мечты, которые Митар, унаследовавший от матери страстную любовь к чтению, приключениям и науке, успел нахватать в своем слишком уж беззаботном, безоблачном детстве, вернет его на землю, поможет принять уготованную, без тени лести, великую судьбу.

Ильгерд никогда не сомневался в способностях сына, как не сомневался и в том, что тот станет успешным придворным магом, надежной опорой, верным соратником почти ровесника Скейлера и достойный продолжателем собственного древнего рода. Да разве могло быть иначе?