Анна Сешт - Берег Живых. Выбор богов. Книга вторая

На этот раз дипломат не удержался и тихо рассмеялся.

– Я бы разгневался за дерзость, но слишком уж невероятно твоё обвинение.

Перкау изумлённо посмотрел на него. На миг, только на миг Хатеперу показалось, что он мог бы рассказать жрецу всё – о своём расследовании, о том, что Император отправился на поиски сына, – и что это будет верным шагом. Но в итоге дипломат решил не говорить. Он был в смятении, и этот разговор привнёс в его разум ровно столько же ясности, сколько и смуты. Как относиться к жрецу, он не знал до сих пор. Но, по крайней мере, продолжать пытки теперь не было нужды.

Хотел того Перкау или нет, но в этом деле он станет Хатеперу союзником.

– Я получил от тебя то, что мне было нужно, – сказал Великий Управитель.

– Стало быть, теперь ты отдашь приказ о казни?.. – глухо проговорил бальзамировщик.

Хатепер взглянул на него, подавил неуместное сочувствие, напоминая себе, что стояло за этим рэмеи, и чем грозило Обеим Землям.

– Отдам.

Когда Хатепер Эмхет вышел, Перкау судорожно вздохнул и обессиленно повалился на пол. Всё оказалось зря, но, по крайней мере, теперь его ждало избавление.

– Я подвёл тебя, Хэфер… – выдохнул он чуть слышно, пытаясь не осознавать этого, потому что осознание разрушило бы его разум. – Подвёл…

А возможно, разум его уже и так разрушен? Слишком уж невероятной казалась пришедшая мысль: что если Хатепер Эмхет не играл с ним, а действительно не был врагом?..

Вернулись стражи, отвели его обратно в комнату, где он проводил своё заключение, и почему-то сняли цепи. Что-то тихо и успокаивающе говорила Итари, но бальзамировщик не слышал её, замерев на зыбкой границе между потаённым пламенем и спасительной прохладной темнотой некрополей. И лишь когда Перкау остался один, он позволил себе оплакать то, что осталось от его жизни.

Хатепер шагнул в малый зал приёмов, где уже ждали его Минкерру, Кахэрка и пара бальзамировщиков из ближайшей свиты Верховного Жреца. В этот раз не было здесь только Таа.

Все склонились перед ним. Жестом он остановил Минкерру, попытавшегося встать, обвёл взглядом собравшихся и изрёк:

– В мятежном жреце Перкау мне больше нет нужды. Работа моих дознавателей окончена. Он будет казнён. Делать из этого всенародную церемонию я не намерен, равно как и делать тайну из самого факта.

По его жесту жрецы поспешно удалились. Хатепер приблизился к Первому из бальзамировщиков и тихо сказал:

– Проследи за тем, чтобы о казни было объявлено, мудрейший. И доверься мне.

Их взгляды встретились. В иных словах не было нужды.

– Я сделаю, как ты велишь, господин, – прошелестел Первый из бальзамировщиков.

Восстановление заняло больше времени, чем Таа ожидал, – силы возвращались с трудом, а в сознании царила звенящая пустота – почти приятная, такая, как возникала в медитациях. Его тело было словно опалено изнутри, но всё было подвластно искусным целителям, а жрец обладал терпением.

Какому бы наказанию ни подверг его старик Минкерру за то, что Таа нарушил приказ Великого Управителя – оно не будет серьёзным, жрец знал это. Он действовал ради праведной цели, и хоть старший царевич и разгневался на бальзамировщиков, но проявил понимание – мятежник и правда был опасен. А Таа был нужен своей общине, незаменим.

Вести же, которые бальзамировщик получил буквально через несколько дней после спровоцированного им нападения вместе с вестями о своей ближайшей неприятной, но не фатальной участи, были поистине благостны и окончательно развеяли его тревоги.

По приказу Великого Управителя и Первого из бальзамировщиков мятежный жрец Перкау был казнён по обвинению в нападении на преемника Минкерру и участии в заговоре против Дома Владык.

Царица снова была в безопасности. Таа пока не имел возможности донести ей эту весть и рассказать, как приблизил смерть Перкау, но о самой казни Амахисат наверняка узнала почти сразу же. И, скорее всего, тоже вздохнула с облегчением.

Сеткау оказался на редкость сообразительным парнишкой и усваивал всё удивительно быстро – сказывалась не то кровь воинов рода Меннту, не то его горячее желание произвести впечатление на царевича. Ну а Ренэф, в свой черёд, с радостью показал не только приём, который обещал, но даже больше – отвёл в лагерь своих воинов на тренировку. Мальчишка ему действительно понравился, да и в компании Сеткау он почти забывал о том, что ему предстояло. Наилат и родители не возражали, напротив, радовались тайком той чести, которая оказана их внуку и сыну, – только наказали ему слишком уж царевичу не докучать. Но Ренэф был только рад отвлечься от всего.

Воины Нэбвена приняли внука своего командира с тем же воодушевлением, что и солдаты личных отрядов Ренэфа, с которых Сеткау очень хотел брать пример. Дисциплина была мальчику не в новинку, и он не путался под ногами и хвостами старших, зачарованно наблюдая за тренировкой. Ну а уж когда ему даже позволили поучаствовать, а потом и разделить с воинами настоящую солдатскую трапезу, да ещё и проехаться на колеснице самого царевича, счастливее Сеткау, казалось, не было никого в Империи. И радость его заражала.

Увы, время было той роскошью, которой не могли размениваться даже Эмхет. День неумолимо близился к концу, и царевич отдал распоряжения выдвигаться на первой заре. На закате он повёл Сеткау обратно в дом, к родителям.

– Ох, как же я хочу, чтобы ты поскорее вернулся к нам, господин царевич! – воскликнул мальчик, прервав поток своих впечатлений о пережитом дне.

– Ну, жизнь воина Империи знаешь же какая штука – оказываешься прежде всего там, где нужен. А это не всегда там, где хочешь быть, – Ренэф чуть улыбнулся. – Но я буду рад вернуться. Спасибо тебе за радушие, маленький хозяин поместья.

Они прошли через сад, и здесь царевич остановил мальчика, удержал за плечо. Сеткау уставился на него во все глаза с тем же искренним восхищением, хотя, казалось бы, за два дня мог бы уже привыкнуть. Ренэф снова присел на корточки, чтобы их глаза были вровень.

– Вот что, солдат. Сохрани это – пригодится потом на службе.

Нэбвен отдал Ренэфу свой хопеш. И теперь этот ответный жест казался справедливым. Сняв с пояса свой кинжал – не парадный, с богато украшенной рукоятью, годившийся больше для ритуалов да богатого погребения, а просто любимый удобный кинжал, личный, так хорошо ложившийся в ладонь, – Ренэф вложил его в руки Сеткау. Пришлось при этом сжать мальчику кулачки поверх ножен, потому что у того от избытка чувств задрожали руки и нижняя губа, хотя он мужественно старался держаться.

– Да бери ты, не бойся, – Ренэф ободряюще улыбнулся и поднялся.