Юлия Пушкарева - Осиновая корона

По крайней мере, тихого, забитого Моуна, который всюду тенью таскался за блестящим юношей, точно никто не мог бы заподозрить… Незаменимого Моуна. Самого благодарного, самого наблюдательного человека в Обетованном. Если бы не он, не его сведения, не перехваченные им письма – наместник никогда не узнал бы о заговоре, что назрел в Каннеране. О диком, идиотском заговоре против короля Хавальда – против власти Альсунга, которую не свергнуть вовеки веков, если хоть немного дорожишь жизнью. Против власти, которую сам наместник уже привык считать священной. Он уважал существующий порядок вещей; он был призван охранять его и служить ему. Он не позволит новым смутам разъедать Ти’арг изнутри, не позволит лишить его покоя и благоденствия, добытых с таким трудом.

А Риарт Каннерти – пусть он был добр, молод и бескорыстен, пусть даже думал, что желает блага своей стране, – мог принести Ти’аргу только смуты. Смуты, которые ни к чему бы не привели, кроме новых ручьёв крови и новых отрубленных голов. Воды озера Кирло затянулись бы алой плёнкой. А среди отрубленных оказалась бы и собственная голова Риарта, и головы его ветрогонов-сторонников, и (между прочим) немолодая уже голова наместника Велдакира. Которому этого совсем не хотелось.

Он не думал, а именно знал , что так будет. Он знал, что Альсунг делает с бунтовщиками. Он жил на севере и проникся его нравами – жестокими и простыми, будто почти круглогодичная зима. Вдобавок он в своё время насмотрелся на Великую войну – на то, как король Конгвар, а затем королева Хелт, брали Ти’арг. Наместник не спал по ночам от мыслей о том, какие расправы ждали бы Ти’арг от Хавальда, прояви эти несчастные земли ещё хоть малейшую непокорность.

Наместник вырос в Ти’арге. Он оберегал и любил его – его горы, тёмные леса и крошечные городки, травянистые пустоши его севера, и шумную гавань Хаэдрана, и Академию, славнее которой нет в мире, и строгий чеканный язык. Может быть, по-своему Ти’арг любил и Риарт Каннерти – но не понимал его и не жалел. Он был жестоким, самовлюблённым мальчишкой, напрочь лишённым мудрости и чувства такта. Он мечтал о короне независимого Ти’арга, писал нескладные стишки о свободе (их наместнику тоже украдкой привозил Моун) – и совершенно не понимал, какой ценой всё это могло оплатиться.

Ценой тысяч и тысяч жизней. Даже гномы под Старыми горами, наверное, содрогнулись бы от поступи войска, которое король Хавальд бросил бы на бунтовщиков… О нет, не бывать такому. Только не тогда, когда Ти’арг вверен попечению наместника Велдакира. Только не под его ответственностью.

Наместник был обычным лекарем, а не убийцей. Заросший щетиной убийца стоял перед ним, рядом с букетом сирени, и преданно, с немым вопросом заглядывал в глаза. Моун снова слегка скособочился – значит, до сих пор волнуется. Наместник вздохнул.

– Что ж, мне искренне жаль, Моун. Передай, пожалуйста, мои соболезнования милорду и миледи Каннерти. Не понимаю, как могла приключиться такая несправедливость в их чудном замке…

Моун кивнул. Шмель вылетел в окно, и наместник задумчиво проводил его взглядом.

– А что Вы теперь будете делать, господин наместник? Займётесь друзьями лорда Риарта? Я имею в виду… – (Моун прочистил горло, и тонкий цветочный запах опять заглушила вонь колбасы с луком), – …приставите к ним охрану? К молодым Нивгорту Элготи, Талмару Лейну…

– О, само собой, Моун! – уверенно подтвердил наместник – достаточно громко, чтобы безучастный стражник за дверями расслышал. – Конечно. К ним – и, в первую очередь, к его невесте, леди Уне Тоури. Жаль будет, если злоумышленники подберутся к этой юной красавице. Надеюсь, водная Льер этого не допустит… Ты же говорил, что в последние годы твои господа особенно близко сошлись именно с Тоури, не так ли? Обручение, переписка, поездки в гости… Тоури из Кинбралана, боюсь, сейчас грозит наибольшая опасность. Бедняжка Уна: ужасная участь для девушки – овдоветь, ещё не сделавшись женой. Ты не находишь?

Моун ухмыльнулся, облизал губы – и на миг наместнику померещилось, что кончик языка у слуги раздвоен.

ГЛАВА VIII

Восточное море. Корабль «Русалка»

Шун-Ди проснулся от того, что ему вдруг стало тепло. Весь предыдущий день плавания он мёрз: в море было ветрено, и, едва корабль вышел из гавани Рюя, солнце скрыла пасмурная завеса. Вдобавок «Русалка» была одним из первых торговых суден опекуна Шун-Ди – и, соответственно, очень ветхим. Этот устарелый (по меркам мореходства Минши) вёсельный корабль давно не использовали для дальних перевозок – лишь для доставки не особенно важного груза между островами. В силу этой естественной заброшенности, Шун-Ди как-то не задумывался о том, что борта «Русалки» уже в отвратительном состоянии. Следовало бы просмолить доски, и зашить мелкие прорехи на парусах, а полы в помещениях под товар и вовсе, наверное, придётся постелить заново – что это за дырчатая несуразность?.. В общем, корабль продувался всеми ветрами, и, прежде чем рухнуть в тяжёлый сон, Шун-Ди продрог до костей. Даже снилось ему этой ночью что-то холодное – то ли лёд из Альсунга, который в Минши продаётся как диковинка для вельмож, то ли камни, на которых он так часто ночевал в странствиях по западу.

Но вскоре после восхода, когда бледно-золотой свет забил в щели между досками, а ночная качка подутихла, Шун-Ди вдруг почувствовал, как приятная истома окутывает его. Словно мать, мурлыча во сне, завернула его в покрывало из козьей шерсти – единственное на всех рабынь в доме…

Мать? Но она ведь давно ушла к Прародителю.

Шун-Ди вздрогнул, рывком сел и сразу поморщился от двойной боли: умудрился одновременно отлежать рёбра на тонкой циновке и с размаху стукнуться головой о перекладину. «Шун-Ди-Го – Невероятно-Везучий», вот именно… Спать здесь, в трюме, было просто пыткой. Товарные помещения, естественно, не приспособлены для сна – но что поделать, если на «Русалке» нет ни одной пассажирской каюты?

Немного отдышавшись, Шун-Ди взглянул в сторону, откуда исходило тепло… И замер.

На промятой циновке, с ним рядом – можно сказать, почти под боком – свернулся Лис. Спать он всегда предпочитал в своём зверином обличье. Лапы подогнуты под живот, изящное тело обёрнуто хвостом; безобидное, даже трогательное зрелище. Но Шун-Ди знал, что янтарные глаза Лиса на самом деле прикрыты неплотно, а ворсистые уши улавливают шорох каждой волны о днище – равно как и скрип проржавелых уключин под вёслами, и голодное бурчание в животах гребцов. На золотисто-рыжем меху Лиса (так и хочется запустить в него ладонь, чтобы потонули пальцы…) полосками танцевал свет. Шун-Ди вовсе не собирался таращиться на друга – он, пожалуй, излишне грешил этим и при бодрствующем его состоянии, – но всё равно не удержался и засмотрелся. У обычных лис, не Двуликих, не бывает такого богатого, переливчатого оттенка. Будто гребцы с капитаном захватили в плен маленькое солнце. Хотя и обычные лисы, должно быть, спят в своих норах вот так же напряжённо подобравшись.