Наталья Федюшина - Восходящее солнце Астерии: Змеиный холм

Как только удлиняются безликие тени, воздух наполняется страхом. Живым мерещатся мертвые. Туман скрывает их, но силуэты мелькают в блаженной тьме. Это произошло, когда королевство стало куском мяса. Оно было брошено на растерзание львам. Брат пошел против брата. Сила превратилась в порок. Я тоже был далек до идеала. Даже звезды не могли осветить мое лицо. Я стал тенью. Отчаянием. Бременем, которое могло свести с ума любого. Но я давно утратил свой разум, а виной всему стала

ОНА …

Нет, мы не были обручены. И даже друзьями никогда не являлись. Ради священного Беленуса, как можно было об этом подумать?! Такую чертовку стоило бы сжечь на костре и наслаждаться зрелищем. Смотреть, как она разбухает волдырями, которые трескаются, издавая музыку для ушей. Можно было вспороть ей горло и смеяться над танцем смерти. В ушах, будто играла бы свирель. Опьяняющая и ритмичная, пока алый поток струился бы на женское одеяние, как свежий источник из-под камней.

Но так получилось, что в первую встречу, она и меня обвела вокруг пальца. Смотрела глазами-бусинами, будто котенок, который валялся в дерьме. Синие пятна на руках походили на размазанный сок ягод. Одежда изодранна, а на лбу кровоточащая рана. Тогда я знал, что от девчонки будут проблемы, но не думал, что малышка станет точкой отсчета всех навалившихся бедствий. Ее называли разными именами. Шепотом. Еле уловимым звуком. Ни один архив не отважился заклеймить свои рукописи старой легендой. Дух девушки, будто впитался в земли Астерии вместе с кровью, которая тогда лилась рекой. Кости хрустели под ногами, а города превратились в склепы. Ни один из живых не должен был произносить ее имя, иначе навлечет проклятье на свою судьбу. Молчание стало лекарством. Суеверия ― защитой.

Но история еще свежа в моей памяти. Безмолвная легенда должна была когда-нибудь обрести ее голос, и сегодня она заговорит. Ненависть улеглась и сейчас я могу взглянуть на нее без тяжелого бремени на плечах.

Астерийцы имеют право знать, что без нее мы бы не выжили.

Из дневников Рейхтага, Старейшины друидов.

Гластонгейт.

Как бы звезды не сияли в небе, но они не могли коснуться крыш домов, пройтись по брусчатке и заглянуть в мутные стекла окон. Город словно скрыла дымчатая пелена. Он казался призраком. Огни и те боялись светить и дрожали на ветру, словно маленькие дети перед тем, что скрывается в темном углу комнаты. Одиночество просачивалось сквозь стены домов сквозняком и запахом гнили. Зловонья окружили городок и впитались в каждый кирпичик. Реки дерьма заполонили окраины дорог, каждый раз измазывая прохожих липкой слизью. Люди словно тонули в этом болоте и даже не желали спастись. Я знал, что город обречен на гибель. Другого выхода не было. Разве что… Но сейчас не об этом. Слышите? Кто-то приближается. Давайте посмотрим поближе. Ах, вот кто нарушил тишину! Ничего. Туман их тоже услышал.

– Мэри, давай договоримся, что в следующий раз ты со своей дочерью сначала оденешься, а уже потом будешь кричать: «Джек, почему ты еще не одет?!»

Мужчина лет сорока яростно жестикулировал руками, что превращало его в набитую ватой куклу, которую терзает собака. Слюна Джека разлеталась по сторонам. Он шел по каменной дороге и все время оглядывался. Вечер выдался прохладным. Ветер неумолимо продувал насквозь даже самые незначительные дырки его старого коричневого костюма. Мужчина съежился, будто высохший инжир на солнце и посмотрел в сторону приближающейся супруги. Она больше походила на горбуна, как вдруг выпрямилась, но не стала от этого краше. Тусклый свет луны делал лицо Мэри болезненно бледным. Будто из тела выкачали всю кровь. Покорность судьбе читалась в глазах. Таких же мутных, как и грязь под ногами.

– Если мне не изменяет память, то София и твоя дочь, – ответила женщина, как только поравнялась с мужем.

Она попыталась разгладить руками старое платье. Пальцы то и дело цеплялись за латки, пришитые толстыми нитями. От этого ткань стала еще более мятой. Мэри чертыхнулась и бросила попытки. Она уже и забыла, когда в последний раз примеряла на себе облик дамы в платье цвета мокрого камня. В последний раз это оказались чьи-то похороны. Другого варианта не могло быть в забытом городке за пеленой тумана.

– Это ты о той ночи в старом сарае? – продолжил разговор Джек, как только супруга подошла к нему достаточно близко, чтобы он перестал кричать. – В ту ночь последний стакан дешевого бренди из местного трактира был явно лишний.

– Не знаю о чем ты, Джек Братис! Тогда ты был горяч, как никогда!

Она редко переходила в обращении на его полное имя. Когда это происходило, глаза мужа наливались кровью.

– Я был пьян! – возразил супруг, накаляя тем самым еще больше обстановку. – Если бы только знал, что очаровательная фея – это ты, то не пошевелил бы даже пальцем!

Мэри фыркнула и подперла бока руками.

– В ту ночь ты отлично справился и без него, так что можешь засунуть его себе…

– Хватит!

Взгляды супругов метнулись на белокурого ангела. Девочка словно проливала свет на тягучий мрак, распугивая тем самым тени. София успела остановить мать до того, как их вечер окончательно не испортился. Ей часто доводилось быть свидетелем очередного раскола семьи под непристойные выражения, словно барабаны. Еще совсем юное сердце готово было выпрыгнуть из груди при каждом неаккуратно брошенном слове взбешенных родителей. Девочка чувствовала, что так не должно быть. Но разве мог обычный ребенок объяснить это двум уставшим от жизни личностям? Сегодня впервые за много лет их город посетили бродячие артисты. Представление должно было скоро начаться.

«Это шанс − примирить родителей. Им нужен праздник».

София отбросила волной гладь волос, цвет которых достался ей от отца и произнесла:

– Вы сможете все обсудить позже, а зрелища бывают в Гластонгейте не чаще, чем мясо на нашем столе.

Ее взгляд искрился надеждой.

– Ты хотела сказать никогда, моя дорогая, – уточнила мать, переведя взгляд на мужа. – И кто же в этом виноват?

Джек и Мэри стояли посреди дороги и грызлись, словно охотничьи псы из-за не пойманной дичи. Их слова ранили не хуже острых клыков, жертвой которых стала юная дочь. Она стояла совсем близко и невольно потянулась к шее, на которой висел кулон. Его металл был холодным, как и отношения в их семье, которая распадалась на части. В медальоне София хранила единственный портрет родителей. На нем они улыбались и казались счастливыми.

Девочка понятия не имела, откуда украшение взялось в их доме. Ее не покидало чувство, что раньше с ними жил кто-то еще. Тот, кто хорошо знал семью Братисов. Его лицо будто застилала дымчатая пелена, но сердце чувствовало, что это был последний осколок разбитого зеркала с семейным отражением. Маленький острый кусок затерялся где-то глубоко в памяти. Без него невозможно было восстановить зеркальную гладь, а значит и семейные узы, которые держали их вместе.