Юлия Пушкарева - Клинки и крылья

– Раньше, несомненно, драконов было куда больше. Теперь осталось не так уж много пород: им нужен простор, а на том клочке земли, который сейчас в их распоряжении, нелегко размножаться и искать пропитание… Но нельзя и сказать, что всё совсем безнадёжно. Каждого дракона сейчас очень берегут. Их кладки хранятся, как вода в Пустыне, а у детёнышей есть всё необходимое.

– Кто бережёт? – спросила Тааль, с досадой услышав, как сорвался её новый голос. Он был и похож на прежний, и совсем не похож – будто одна и та же песнь майтэ, спетая в разных традициях либо на разных тонах. Это сбивало с мысли. – Бессмертные? Тауриллиан?

Серые глаза пристально глянули на неё – и тут же отправились в новое странствие по стенам и песку.

– Потерпи ещё немного, Тааль. Совсем скоро мы всё обговорим, обещаю. А пока – будь моей гостьей… Прошу.

Изящно вывернув руку, он сделал приглашающий жест. Тааль шагнула вперёд, тщетно стараясь не раскачиваться (какое всё же большое, громоздкое, непропорциональное тело, и как голова высоко от земли!..) и не шипеть от боли на горячем песке. В этих стенах ворота не сохранились: на их месте зиял провал, края которого будто пустынные ящерицы обгрызли. Было видно, что внизу кладка на немалую высоту осела, уйдя в песок.

– Ты привыкнешь, – услышала Тааль, робко проходя через арку бывших ворот. Рельефный каменный язык одного из драконов – раздвоенный, как у змеи, – чуть не оцарапал ей щёку… В голосе бескрылого звучало искреннее сочувствие; вот только теперь – после кентавров, Двуликих и грифов, после загадок Хнакки и Эоле – Тааль тяжело было поверить в любую искренность. – Обязательно привыкнешь. Новое тело – это всегда испытание.

– Дайте мне, пожалуйста, руку… – всё-таки осмелилась попросить она, обнаружив, что голова заново начинает кружиться. – Мастер Фаэнто, ведь так?

– Так, – он с готовностью пошёл рядом, ради неё замедляя шаги. – Но друзья когда-то звали меня просто Фиенни.

Фиенни. Точно трель закатной песни – той, что так дивно даётся матери.

Мать… Тааль закрыла глаза, отгоняя воспоминание о ночном бдении и разговоре с ней. Слишком больно вспоминать об этом, даже зная, что всё – плоды колдовства песчаного старика Хнакки и, возможно, самих тауриллиан. Больно и унизительно: они надругались над самым дорогим для неё, над печалями и радостями родного гнезда. Всю свою недолгую жизнь Тааль стыдливо, как любая майтэ, прятала свои раны – а они, смеясь, погрузили в них пальцы, содрали тонкую корочку…

Тааль надеялась, что мастер Фаэнто непричастен к бдению и трём загадкам Хнакки, а тем более – к тем испытаниям, которые чуть не прикончили её раньше. Почему-то, идя с ним бок о бок, она ощутила, что ей очень важно это знать.

– Фиенни – как хорошо звучит. Музыкально.

Он шутливо поклонился.

– Высшая похвала от майтэ. Я польщён.

Тааль нерешительно улыбнулась. С ним рядом было хорошо. Она растерялась, обнаружив это в себе: ей потребовалось не так уж мало времени, чтобы привыкнуть, например, к Гаудрун и Турию. А полупризрачного человека, бредущего рядом, она видит впервые в жизни – но с ним рядом так легко, будто они знакомы целую кучу солнечных кругов…

– Я должна знать, что случилось с моими друзьями, Фиенни. Вы расскажете мне? Почему их здесь нет?

– Потому что это место не для смертных. Для тебя сделано огромное, потрясающее исключение, – без всякого выражения пояснил он.

– Но где же они тогда?

– Вероятно, там, где хотели оказаться. Тауриллиан умеют дарить желаемое.

Тааль искоса посмотрела на него. Было непонятно, говорит он серьёзно или горько насмешничает.

– Со мной был кентавр-звездочёт, Турий-Тунт, который оставил свой садалак, чтобы идти со мной на юг.

Она снова покачнулась, не устояв, и Фиенни стиснул ей локоть; даже в этом простом движении он ухитрился показать не снисходительность, а заботливое уважение.

– Впечатляющее доверие, – убеждённо сказал он. – Для любого кентавра порвать связи с садалаком – значит нанести себе неисцелимую рану.

– Да, – Тааль кашлянула: ей сдавило горло. – А теперь я даже не знаю, жив ли он… И ещё со мной летела майтэ, моя подруга из гнездовья у Алмазных водопадов. Она искала своего маленького брата, которого тауриллиан угнали в свои земли…

За второй стеной им открылась широкая, мощённая фигурной плиткой площадка. Колонны маленького древнего здания замерли справа; Тааль заметила, что полукруглую крышу здания прикрывает навес из тонкого и лёгкого, как яичная скорлупа, материала. Навес выцвел, но когда-то, по-видимому, был небесно-голубым; продуманная защита от солнца Пустыни… Только вот для чего она призракам, которые, по слухам, населяют Молчаливый Город?

– Да, я слышал, что они ищут сторонников, – задумчиво откликнулся Фиенни. Он отвёл Тааль чуть в сторону, чтобы она не наступила ненароком на кусок чьей-то каменной лапы; лапа была когтистой, но короткой и покрытой тщательно вырезанными шерстинками – явно не драконьей. Рядом, прямо на солнцепёке, валялись гордая голова льва и крыло, похожее на орлиное. Грифоны?.. Отец рассказывал Тааль о них, но твердил, что они давно вымерли…

Она поняла, что голова кружится с новой силой.

– Это были не поиски. Их угнали силой, как… рабов.

На этот раз Фиенни долго молчал.

– Мне тоже известно далеко не всё. Но, насколько я знаю, с ними всё в порядке, Тааль. Если тауриллиан дали слово, они сберегут твоих друзей.

«Даже если слово дали через тех отвратительных грифов?» – усомнилась Тааль, но промолчала. Город, исподволь выраставший вокруг, казался ей всё более удивительным.

Они миновали странный дворик и вышли к развилке из трёх широких не то дорог, не то улиц. Здесь стояло то, что осталось от впечатляющего, в три нынешних обхвата Тааль, дерева. Дерево тоже было, разумеется, не настоящим, а вырезанным из гладкого чёрного камня с серебристыми прожилками. Ветви его были голыми, но когда-то на них, наверное, звенели драгоценные листья… Тааль предположила, что дерево служило своего рода указателем. Одновременно ей вспомнилась Серебряная роща, где они впервые встретились с Турием; тревога за него мешала ей восхищаться.

– Нам туда, – сказал её спутник, указывая направо. Там виднелось приземистое строение из розоватого песчаника. Тааль сначала решила, что жара искажает ей зрение: таким оно было громадным – не разглядеть конца… Ступени у входа тоже были розовыми, с коричневыми разводами, и сияли на солнце так, словно время их не коснулось. То здесь, то там Тааль замечала остатки невысоких колонн (нечто вроде беседок?) и изящных каменных скамей, прикрытых навесами из того же странного материала. Кое-где его нежная голубизна переходила в лиловый или салатовый, иногда попадались рисунки с солнцем, луной и созвездиями. Кто знает – может, когда-то эти звёзды могли двигаться, повинуясь искусной магии или тонким механизмам?