Патрик Ротфусс - Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра

Потом с моей матерью танцевал Бен. Двигался он уверенно и величаво. Меня поразило, как красиво они смотрятся вместе. Бен, старый, седой, пузатый, с морщинистым лицом и полусожженными бровями. И мать, стройная, свежая, яркая, бледная и гладкокожая в свете костра. Они дополняли друг друга, как две противоположности. Мне больно было думать, что я, возможно, никогда больше не увижу их вместе.

К этому времени небо на востоке начало светлеть. Все собрались прощаться.

Не помню, что я ему сказал перед тем, как мы уехали. Я знаю, это звучало удручающе неуместно, но я видел, что он понял. Бен заставил меня пообещать, что я не стану навлекать на себя беды, балуясь с тем, чему он меня научил.

Он наклонился, обнял меня, потом потрепал меня по голове. Я даже был не против. Отчасти в отместку, я попытался пригладить его брови – мне всегда хотелось это сделать.

То, как он изумился – это было потрясающе! Бен снова сгреб меня в охапку, потом отступил.

Мои родители обещали, что, когда мы снова окажемся в здешних краях, непременно заедем к ним в городок. Все актеры дружно сказали, что уж их-то уговаривать не придется. Но, как ни юн я был, я знал правду. Пройдет много-много времени, прежде чем я снова увижу Бена. Годы!

Я не помню, как мы тронулись в путь в то утро, но помню, как пытался уснуть, и как одиноко мне было, и как сладко и горько ныло сердце в груди.

Проснувшись далеко заполдень, я обнаружил рядом с собой сверток, завернутый в мешковину, перевязанный бечевкой, а сверху – яркий листок бумаги с моим именем, который флажком трепетал на ветру.

Раскрыв сверток, я узнал обложку книги. То была «Риторика и логика» – книга, по которой Бен учил меня спорить. Из всей его скромной библиотечки в десяток книжек эта была единственная, которую я не прочел от корки до корки. Я ее терпеть не мог.

Раскрыв книгу, я увидел на внутренней стороне обложки надпись. Надпись гласила:

«Квоут!

Покажи себя в университете как следует. Сделай так, чтобы я мог тобой гордиться.

Помни песню твоего отца. Берегись глупости!

Твой друг

Абенти».

Мы с Беном никогда не обсуждали мое поступление в университет. Разумеется, я мечтал когда-нибудь туда попасть. Однако делиться этими мечтами с родителями я опасался. Ведь поступить в университет – значит бросить родителей, бросить труппу, оставить всех и все, что я когда-либо знал.

Откровенно говоря, эта мысль меня ужасала. Каково это – жить все время на одном месте, не один вечер, не оборот, а месяцы и годы? Не выступать на сцене. Не кувыркаться с Трипом, не играть избалованного господского сынка в «Трех пенни за желание»? Не ездить в фургоне? Не иметь того, с кем можно спеть?

Я никогда не говорил об этом вслух, но Бен, видно, догадался. Я перечитал его послание, немного поплакал и обещал ему, что сделаю все возможное.

В ближайшие несколько месяцев родители делали все, что было в их силах, чтобы заштопать дыру, оставшуюся после ухода Бена, привлекая других членов труппы, чтобы те заставляли меня с пользой проводить время и не давали хандрить.

Понимаете, в труппе возраст не имеет особого значения. Если у тебя хватает сил запрягать лошадей – будешь запрягать лошадей. Если твои руки достаточно проворны – будешь жонглировать. Если ты чисто выбрит и влезаешь в платье – будешь играть леди Рейтиэль в «Свинопасе и соловье». В общем и целом все было просто.

Поэтому Трип учил меня острить и кувыркаться. Шанди показывала мне бальные танцы полудюжины разных стран. Терен смерил меня мечом и решил, что я уже дорос до того, чтобы обучаться азам мечного боя. Он подчеркнул, что для настоящего боя этого будет мало. Однако достаточно, чтобы изображать поединки на сцене.

В это время года дороги были хорошие, так что мы чудесно проводили время, путешествуя через Содружество на север. Мы преодолевали по пятнадцать-двадцать миль каждый день, разыскивая городки, где мы еще не выступали. Теперь, когда Бен нас оставил, я чаще ехал с отцом, и отец принялся как следует учить меня актерскому мастерству.

Разумеется, многое я уже и так знал. Но это я все так, по верхам нахватался. А теперь отец взялся систематически обучать меня подлинной механике нашего ремесла. Как с помощью мельчайших изменений тона или позы изобразить олуха, хитреца, дурака.

И, наконец, мать принялась учить меня вести себя в приличном обществе. Кое-что я уже знал благодаря нашим нечастым визитам к барону Грейфеллоу и был уверен, будто я и без того веду себя достаточно прилично, так что мне вовсе ни к чему зазубривать правильные формы обращения, учиться вести себя за столом и разбирать хитросплетения титулов. В конце концов, именно так я матери и сказал.

– Да кому какая разница, что модеганский виконт знатней винтасского боевого тана? – возмутился я. – И кого волнует, что один из них «ваша милость», а другой «милорд»?

– Их самих, – твердо ответила мать. – Если тебе придется перед ними выступать, тебе надо будет вести себя достойно и не попадать локтем в суп.

– А вот папе все равно, какой вилкой что едят и какой из ихних титулов важнее! – буркнул я.

Мать нахмурилась, глаза у нее сузились.

– Из их титулов, – нехотя поправился я.

– Твой папа знает куда больше, чем показывает, – сказала мать. – А то, чего он не знает, папа успешно обходит благодаря своему непревзойденному обаянию. Так и перебивается.

Она взяла меня за подбородок и развернула лицом к себе. Глаза у нее были зеленые, с золотым колечком вокруг зрачка.

– Так ты хочешь перебиваться? Или ты хочешь, чтобы я тобой гордилась?

Ответ на это мог быть только один. А когда я взялся за дело всерьез, оказалось, что это просто очередная разновидность актерской игры. Еще одна пьеса. Мать даже сочиняла стишки, чтобы мне было проще запоминать самые головоломные подробности этикета. И мы вместе сочинили непристойную песенку под названием «Понтифик ниже королевы». Мы хохотали над ней целый месяц кряду, и мать строго-настрого запретила мне петь ее при отце, чтобы он ненароком не сыграл ее при ком-нибудь не том и не втравил нас в серьезные неприятности.

– Дерево! – донеслось от головы колонны. – Триобхватный дуб!

Отец прервал на середине монолог, который он мне читал, и испустил раздраженный вздох.

– Ну все, приехали! – проворчал он, взглянув на небо.

– Что, останавливаемся? – спросила мать изнутри фургона.

– Опять дерево поперек дороги, – объяснил я.

– Ну что это такое! – возмущался отец, заворачивая фургон на поляну у дороги. – Это королевский тракт или что? Можно подумать, кроме нас, по нему никто не ездит! Сколько дней миновало после бури? Два оборота?

– Да нет, – сказал я. – Всего шестнадцать дней.