Нора Джемисин - Врата Обелиска

Наконец на твои ноги падает тень. Ты поднимаешь взгляд и видишь Лерну. За его спиной уходит Юкка вместе с тем, кто пытается с ней поговорить; похоже, она сердито игнорирует его. Остальная толпа в конце концов расползается, хотя сквозь открытые двери ты видишь, что в лазарете пока еще больше, чем обычно, народу – видимо, навещают полусваренного Охотника.

Лерна не смотрит на тебя. Он уперся взглядом в дальнюю стену жеоды, тающую в туманном свечении десятков кристаллов между ней и этим местом. Он курит сигарету. Ее вонь и желтоватая обертка говорят тебе, что это мелло: листья и бутоны мятной дыньки, в сухом виде мягкий наркотик. Таким славится Южное Срединье, если Южное Срединье вообще чем-то может славиться. Тебя, однако, удивляет, что он курит такое. Он доктор. На тебе мелло сказывается плохо.

– Ты в порядке? – спрашиваешь ты.

Он не сразу отвечает, делая долгую затяжку. Ты уж начинаешь думать, что он не ответит тебе, когда он говорит:

– Я намерен убить его, когда вернусь внутрь.

И ты понимаешь. Эти жуки прожгли кожу, мускулы, может, даже до самой кости. С командой юменесских врачей и притупляющими боль биоместрическими наркотиками этого человека, возможно, можно было бы продержать в живых достаточно долго, чтобы вылечить – да и тогда он мог бы потерять способность ходить. Но при том оборудовании и лекарствах, что есть в Кастриме, лучшее, что может сделать Лерна, – ампутировать ему ногу. Может, он даже это переживет. Но сейчас Зима, и каждый общинник должен отрабатывать свой хлеб и кров. Мало общин найдет занятие для безногого Охотника, а эта община и так уже содержит одного обгоревшего инвалида.

(Юкка уходит, не обращая внимания на человека, который выглядит так, словно отстаивает свою жизнь.)

Так что Лерна очень даже не в порядке. Ты решаешь немного сменить тему.

– Я никогда не видела ничего подобного этим жукам.

– Местные говорят, что их называют жуки-кипячи, хотя прежде никто не знал почему. Они плодятся вокруг ручьев, содержат в себе воду. Животные едят их во время засухи. Обычно они падальщики. Безобидные. – Лерна стряхивает пепел с руки. Он одет только в свободную рубаху без рукавов, поскольку в Кастриме тепло. Кожа его предплечий… в каких-то мелких пятнах. Ты отводишь взгляд.

– Зимой порядок вещей меняется.

Да. Вареная падаль, возможно, хранится дольше.

– Ты могла бы достать эту хрень из него как только вошла, – добавляет Лерна.

Ты моргаешь. Затем твой разум интерпретирует это как атаку. Она такая завуалированная, с такого неожиданного направления, что ты слишком изумлена, чтобы обозлиться.

– Не могла, – говоришь ты. – По крайней мере, не знала, что могу. Алебастр…

– От него я ничего не жду. Он пришел умереть здесь, а не жить.

Лерна оборачивается к тебе, и внезапно ты понимаешь, что его спокойное поведение прикрывает совершенную ярость. Взгляд его холоден, но она сквозит во всем остальном – в белых губах, желваках на скулах, трепещущих ноздрях.

– Зачем ты здесь, Иссун?

Ты вздрагиваешь.

– Ты знаешь. Я пришла искать Нэссун.

– Тебе ее не найти. Твоя цель изменилась – теперь ты здесь, чтобы выжить, как и у всех нас. Теперь ты одна из нас . – Его губы кривятся от презрения. – Я говорю это потому, что, если я не заставлю тебя это понять, на тебя может накатить эта ржавь, и ты убьешь всех нас.

Ты открываешь рот, чтобы ответить. Но он делает шаг к тебе, и в нем столько агрессии, что ты садишься.

– Скажи, что это не так, Иссун. Скажи, что мне не придется покидать эту общину среди ночи, надеясь, что никто из тех, кого ты разозлила, не перехватит меня и не вспорет мне глотку. Скажи мне, что мне не придется сражаться за свою жизнь и помогать умирать людям, которых я лечу, снова и снова, пока меня не сожрут эти жуки…

Ему перехватывает горло, и он замолкает, резко отворачиваясь. Ты смотришь на его напряженную спину и не говоришь ничего, поскольку сказать нечего. Сейчас он второй раз напомнил тебе об уничтожении Тиримо. А тебя это удивляет? Он там родился и вырос; мать Лерны все еще жила там, когда ты ушла. Ты задумываешься. Может, ты и ее убила в тот последний день. Тебе нечего сказать, горечь переполняет твой рот, но все же ты пытаешься.

– Мне жаль.

Он смеется. Это так не похоже на него, этот смех такой уродливый и злой. Он снова поворачивается и, как и прежде, смотрит на дальнюю стену жеоды. Сейчас он лучше держит себя в руках; желваки не так выделяются на скулах.

– Ну так докажи, что тебе жаль.

Ты качаешь головой, скорее сконфуженно, чем отрицательно.

– Как?

– Словом. Больше всего общину волнует, что при встрече с Юккой ты вроде бы подтвердила то, о чем многие здешние рогги шепчутся между собой. – Ты почти кривишься от слова « рогга » в его устах. Он прежде был таким вежливым мальчиком. – Прежде всего ты сказала, что эта Зима не закончится несколько тысяч лет. Это преувеличение или правда?

Ты вздыхаешь и проводишь рукой по волосам. Они густые, курчавые у корней. Тебе надо распутать локоны, но у тебя не было времени, да и незачем.

– Зимы всегда кончаются, – говоришь ты. – Отец Земля блюдет собственное равновесие. Вопрос лишь о том, сколько это займет времени.

– Сколько? – Это вряд ли вопрос. Он уже догадывается об ответе. И он заслуживает услышать от тебя самую честную, лучшую догадку. – Десять тысяч лет?

Чтобы Юменесский Разлом перестал дымить, а небеса расчистились, да. Это вовсе не долго по обычной тектонической шкале, но настоящая опасность заключается в том, какие последствия может спровоцировать пепел. Если теплую поверхность моря покроет достаточное количество пепла, на полюсах начнет нарастать лед. Моря станут более солеными, а климат более сухим.

Вечная мерзлота. Наступают и ширятся ледники. И если такое случится, то самая пригодная для жизни часть континента, Экваториали, будет по-прежнему раскаленной и отравленной. Во время Пятого времени года убивает именно зима. Голод. Отсутствие жилья. Даже если небо расчистится, Разлом может вызвать эру зимы, которая продлится миллионы лет. И это не имеет значения, поскольку человечество вымрет задолго до этого. И останутся лишь обелиски, парящие над бесконечной белой равниной, и никто уже не будет им дивиться или бояться их.

Его веки вздрагивают.

– Хм. – К твоему удивлению, он поворачивается к тебе. Еще больше удивляет, что его гнев вроде бы ушел, хотя его сменяет некая мрачность, которая кажется знакомой. Но тебя сбивает с толку именно его вопрос: – И что ты намерена с этим делать?

У тебя челюсть падает. Через мгновение ты выдавливаешь:

– А я и не знала, что могу что-то с этим сделать. – Прямо как ты не думала, что можешь что-то сделать с жуками. Алебастр гений. Ты хмыкаешь.