Яцек Комуда - Якса. Царство железных слез

Из мрака, от загородки для скотины перла толпа невольников, называемых смердами: многочисленная, серо-бурая во тьме, толпа в рубахах, растрепанных кожухах, в башмаках и босиком. Все те, кто днем еще гнул головы перед Дружичами, все пахари, пастухи, погонщики волов и лошадей, бортники, сокольничьи и псари, шли теперь гордо, скопом, над головами их поднимался лес вил, копий, топоров на длинных рукоятях, дубин и кистеней. Арно остановился, удивленный. И тогда что-то вылетело из приближающихся рядов, отскочило от земли, покатилось и остановилось в грязи.

Это была окровавленная человечья голова. Прохор – с рваной бородой, с закрытыми глазами, он словно бы спал. С отрезанного носа и ушей еще сочилась кровь.

– Поцелуй папашу домарата! – крикнул низкий, крепкий человечина в кожаной шапочке, залитый, словно мясник, кровью.

– Люд безбожный, что же вы творите?! – выкрикнул с отчаяньем Арно. – Стойте, во имя Ессы, крови его, во имя законов Праотца.

– Бей его! – раздались вопли. – Бей попа, инока!

– Выдавим подати! Отберем денары!

Инок раскинул руки, но видя напирающие на него злые, бородатые, покрытые кровью лица, мозолистые руки, железные обушки топоров, окованные палицы, острия копий – развернулся и побежал к палацию. Только затем, чтобы уткнуться в запертые ворота.

– Вене-е-еда! – орал он. – Госпожа моя-а-а-а! Впусти!

По ту сторону вдова отступила от двери, прикрыла глаза, терла ладонью грудь, живот, сжимала кулаки.

И отбросила Арно одним движением, отодвинула его от себя. Все их ночи, поцелуи и безумства, скрываемые от Милоша и слуг!

Побежала в большой зал, где на постели спал одетый в рубашонку Якса, разбудила его, тряхнув так, что тот закричал, дернулся.

– Кто тут, кто тут, кто тут?

– Это я, мама. Не плачь, не кричи, ш-ш-ш.

Прижимала его одной рукой – теплого, сонного, мягкого, как маленькая зверушка, второй же – неловко натягивала кожаные башмаки, потом подняла его и укрыла широким теплым плащом из толстой шерсти.

– Тише, сыночек, тише, – шептала мать. – Тихонько; это такая игра, вот увидишь. Как гоняться за сбежавшим смердом. Только быстрее. Пойдем… на конях. Пойдем.

Она потянула ребенка из комнаты, к задним воротам. Надеялась, что успеет, что некоторое время для них выиграет… Арно.

Его же схватили у дверей, бросились кучей, толпой. Поднялись палки, жерди, кистени, посохи, топоры и кулаки. Поднялись… и опустились с размаху.

– Сука ты-ы-ы! – завыл инок. – Кошка, козлиным хером траханна-а-ая! Потаскушка с дыркой! Пусти-те-е-е…

Лупили его с диким размахом, с мрачной крестьянской истовостью. За каждое слово божье, за каждый денар, мерку жита, сноп сена, собранный с полей. За льняные да суконные одежды, обшитые тесьмой, за кур, гусей, каплунов на столе вместо толокна и подливки из дикого щавеля. За то, что смотрел на них свысока, что спал с госпожой…

– Сла-а-а-ава! Сла-а-а-ава богам! – рычали они в ярости.

Кровь обагрила клинки копий и топоров. И тогда подняли его за руки, вздернули, оперев о дверь. Огромный, высокий смоляр, смердящий гарью, полуголый, в кожанке, поднял и с размаху воткнул в рот иноку окованный железом кол, называемый пешней: так что кровь и зубы полетели во все стороны.

– Пой, козел! – закричал смерд. – Криво смотрел ты на наших богов, собирал дань на сбор; кровь из нас сосал и ею по лбам мазал – так теперь свою вырыгаешь, попище!

Били его, рвали на кусочки, заглушая крик. А потом резали, вспарывали живот серпом, вырывали дымящиеся внутренности, так что он принялся, обезумев от боли, кричать, дергали его, растягивали.

– Вот, вот тебе, иноче, Лендия от гор до моря!

– Где ты денары спрятал? Ищите! Ищите на нем!

– В храм Ессы! – закричал кто-то. – Поклониться ложному богу лендичей!

– Возьмем золото, цепи, подвески! Отберем нашу кривду!

И вдруг оборванная толпа утратила интерес к останкам Арно. Стала расходиться, побежала вдоль каменных стен палация, к пристроенной к нему полукруглой часовне. Чудо: двери той были отворены, словно приглашали внутрь.

– Якса, ты еще маленький, – шепнула в отчаянье Венеда. – Сядешь на коня. Отец и Прохор возили тебя перед собой, сегодня поедешь сам. Я… не справлюсь. Держись, держись за седло и гриву!

Они были уже у сарая. Она подняла сына, который казался до странного довольным всем этим, хотя и хлопал сонными глазами. Посадила его на спину сивой Берники, худощавой стройной кобылки с маленькой, широкой головой. Положила руки сына на высокую переднюю луку седла. Подтянула ремешки стремян – высоко на них не было дырок, потому она протянула их сквозь железные кольца, всунула в них ножки сына.

– Мама, а где папа? Где?

– Мы едем к нему, тихо, малыш, любимый мой. Ш-ш-ш…

Кони чуяли кровь, стригли ушами, слыша крики, не ели сена, переступали с ноги на ногу. Берника вела себя тише, а Чамар тряс головой, двигался – то вперед, то назад. Венеда отвязала его от столба, попыталась всунуть ногу в стремя, но конь, большой, каурый, с белой звездочкой на лбу, крутился, не стоял на месте. Она не могла ждать – схватила веревку с коновязи, перекинула ему через шею, жестко привязала к балке. Вскочила в седло, оттолкнувшись от земли, уселась на высоком рыцарском седле. Чамар злился, дергал головой, пока она не освободила его от веревки… Взяла левой рукой вожжи коня, правой – кобылы. Прикрыла глаза.

– Есса, веди нас.

Толпа ворвалась в часовенку как серая, рваная волна. Никто не стал приветствовать Праотца. Опрокидывали, валили лавки, бросились к стенам, разбивая каменные таблицы законов. А потом дикий, волосатый, словно лесной кот, смоляр ухватился и дернул с алтарного камня Святое Копье, сломал его с криком, бросил под ноги бунтовщикам, которые принялись в исступленье его топтать. Невольники начали сдирать со стен гобелены, цепи, хватали кусочки серебра и янтаря, посвященные Праотцу.

За спиной их вдруг отворились ворота в сарай. Вырвались оттуда два коня, понеслись с реющими гривами, словно две полосы в полутьме. Пролетели вдоль стены палация, вызывая испуганные крики – на них показывали пальцами, кричали, били по плечам тех, кто напирал, пытаясь войти в часовню, чтобы отвлечь их внимание от храма.

Тщетно! Толпа нашла отворенные двери в комнаты Дружичей. Ворвалась туда в запале и замерла на миг при виде богатства, а потом бросилась на шкуры, столы, посуду и золоченые рога для питья. На развешанные по стенам мечи, гобелены, светильники, на сундуки с серебряными мисками, кубками, бокалами, брошками, подвесками, сегментированными поясами. На свертки сукна, легкого льна и шелка, на золоченые топоры, булавы, святые копья, гривны серебра и железа…

– Лети, Чамар! – в отчаянье крикнула Венеда. Поворачивая влево, разбрасывая конем невольников и их женок, они вырвались на широкий придворный майдан, окруженный хатами, сараями и загонами для скота.