Андрей Белянин - Бесогон на взводе!

Ночь. Темнота. Характерные больничные запахи.

Мягкая тишина, прерываемая лёгким поскуливанием.

Холодный кожаный нос тычется в мою ладонь. Я лежу на спине, сна нет, мне тепло, дыхание ровное, но неглубокое, иначе сразу появляется режущая боль в боку справа. Скорее всего, рёбра сломаны, такое уже было. Надо как-то перетерпеть.

Память возвращается медленно, урывками, но хотя бы по порядку.

Например, кто я? Тут всё просто, хоть и не сразу, я – Фёдор Фролов по прозвищу Теодоро, для друзей Тео, бывший представитель чёрной готской субкультуры. Потом, кажется, ещё философ, по крайней мере, меня этому где-то серьёзно учили. А после этого я был солдатом-сверхсрочником, снайпером в спецчастях, отметился в Махачкале, прошёл до Хасавюрта, серьёзно ранен, имею две награды. Но, кажется, жизнь внятно объяснила мне, что война – это не моё.

Сейчас я не гот и не солдат, я скромный послушник в стареньком храме заснеженного села Пияла Архангельской области, служу при отце Пафнутии. Он хороший человек, всё понимает, сам из семьи военных и меня учит. Это основное. Или нет, что-то забылось?

Говорят, будто бы мозг человека после стрессовых ситуаций порой непреднамеренно пытается избавиться от неприятных воспоминаний. Возможно, это произошло и в данном случае. Словно кто-то вырезал кусок киноплёнки из моей памяти, но почему-то я даже не хочу знать, какой именно и кто конкретно это сделал. Пусть всё останется вот так…

– Лизь тебя, – ворчливо прошептал знакомый голос. – Ты дышишь, значит, ты не умер. Если я тебя ещё два раза лизь, мы пойдём гулять?

Гуляют обычно с детьми, так что это, видимо, чей-то настырный ребёнок. У меня детей нет, я уверен. Или получается, что уже есть? Декарт мне в печень, глаза не хотят открываться. Наверное, всё это сон, спасительный, лечащий сон…

Спать у меня сейчас лучше всего получается, хотя именно в снах иногда приходит понимание того, что со мной произошло и почему я не хочу об этом вспоминать. Один такой сон я не мог выкинуть из головы. Остальные смог, а его – нет. Он пробил мне оба виска, словно длинный гвоздь, и до сих пор ледяной сталью обжигает мозг.

Я словно бы видел себя со стороны в жуткой толпе рогатой нечисти, когда самые страшные кошмары становятся реальностью: мой револьвер разряжен, кулаки сбиты в кровь, противник не убывает, а прямо передо мной скалит чудовищные клыки собака самого дьявола. Мне никогда не забыть яростный огонь тех глаз, в них отражалась сама преисподняя, а серное дыхание из звериной пасти отравляло воздух…

– Тео, я тут, я тебе вкусняшки принёс. Я их не съел, я хотел, но не съел, ты же мой друг, на! Кусь их! А я тебе ещё и лапку дам, вставай!

Поскуливание стало громче, может, это не ребёнок вовсе? Ну не знаю тогда кто, может, какая-нибудь говорящая собака? Глупо, конечно, но почему сразу нет? Что с того, что собаки так не умеют, мир вокруг нас невероятно сложен и изменчив.

Помните, как английский писатель-философ-священник Джонатан Свифт вполне аргументированно доказывал, что лошади разговаривают, красочно описывая их язык? Да и фантаст-географ Жюль Верн считал, что собачья пасть гораздо лучше подходит для произношения слов, чем, к примеру, клюв попугая.

Если каким-то одним животным разговаривать можно, то почему никаким другим нельзя? Я бы разрешил. Хотя кто бы и зачем стал спрашивать у меня разрешения?

Снова темнота. Другой голос…

– Как он?

– Не хочет играть, лежит, не взял вкусняшки, не узнаёт меня, обижает собаченьку! Погладь мой зад?

– Фу, Гесс, иди отсюда. Сядь в углу, я сама.

Что-то невероятно лёгкое и нежное коснулось моего лба. Нет, это не была человеческая рука, скорее какой-то предмет, возможно, лебединое перо? Или я просто не заметил, как умер, а сейчас меня осматривают ангелы? Не знаю. Зачем бы я им, вообще без понятия…

Но что-то плавно сдвинуло меня в сторону, вытряхнуло сознание из тела, томно завораживая ставшую сладкой боль, потом закружило, подняв выше звёзд в искристые вихри, в разноцветные облака северного сияния. И вдруг без предупреждения так резко бросило вниз, что у меня зубы клацнули, я резко сел на больничной койке, вытаращив глаза и задыхаясь, словно от удара конским копытом в солнечное сплетение.

– Диоген мне в бочку-у! Где я?

Дневной свет ударил по глазам, знакомое место, кажется, мне уже доводилось бывать в этой палате. Сюда ещё заходил такой обстоятельный мужчина, главный врач, мм… Николай Вениаминович, да?

– Тео! Я тебя лизь!

– Гесс?

В следующую секунду здоровенный комок каменных мышц и самых твёрдых лап на свете попросту сбил меня в прыжке, закатил под кровать и вылизал от шеи до ушей. О, как же я был счастлив вновь видеть эту несносную псину! Самого лучшего добермана на свете и самого верного друга, о котором только может мечтать человек!

На восторженный лай моего пса вкупе с грохотом моего же тела, стула, столика с посудой, чашек, тарелок, пузырьков и чего-то ещё металлического, не успел рассмотреть, раздался тревожный звонок сигнализации.

– Ох, боже ж ты мой, говорили же, что с собакой нельзя! Укусил вас этот кобель, да? – В палату квохча вбежала полная медсестра в зелёном халате. – Я сейчас врача вызову!

– Не надо, он не кусается.

– Неправда, кусаюсь ещё как, – искренне удивился доберман. – Обижаешь собаченьку…

Женщина неуверенно замерла. Я цыкнул зубом на не вовремя разболтавшегося Гесса, попытался встать, держась за кровать, и едва не взвыл от боли – забинтованный локоть левой руки обожгло жидким огнём. Рёбра откликнулись секундой позже.

– Нет, не вставайте, я помогу. – Медсестра кинулась вперёд, осторожно обошла насупленного добермана и, едва ли не приподняв меня на руках, легко усадила на койку.

– У вас сильное растяжение, повезло ещё, что связки не порвали. Плюс два ребра сломаны, на третьем трещина, но хоть удачно, могло быть хуже. А уж мелких и глубоких порезов по всему телу, о-ох… Хирурги над вами колдовали часов шесть, наверное. Вы ведь в аварию попали, да?

– Э-э, наверное, да, – зачем-то согласился я, хотя Гесс опять-таки сделал в мою сторону круглые глаза. – Похоже, со мной в одну бетономешалку засунули пятьдесят сумасшедших кошек.

– И не говорите, вам повезло, что в хорошую клинику попали вовремя. Сидите тут, скоро завтрак принесут. Вы голодный? Это хорошо, значит, выздоравливаете.

Собственно, она сама за меня всё решила, но да, есть, честно говоря, хотелось.

Когда дверь за женщиной закрылась, мы перешли на заговорщический шёпот.

– Гесс, сколько я тут валяюсь?

– Третий день, – честно ответил он.

Хм, я-то думал, что нахожусь в больнице никак не меньше недели. Но при современном уровне медицины, опытных врачах, правильном уходе и молодом организме, наверное, так и есть, три дня – и оклемался. Хорошо, с этим разобрались, идём дальше.