Михаил Ахманов - Последняя битва

Конец был близок: Сигурд, раскачивая секиру, подступал к врагу. Алые отблески огня мерцали в его глазах.

Внезапно он остановился, с недоумением поглядел на свой топор и замер, будто не в силах сделать следующий шаг. Вопль Гунара смолк; взглянув на своего отца, сидевшего в странной напряженной позе, он ринулся к обломку своего оружия.

— Кажется, тебе пора вмешаться, мой мальчик, — пробормотал над ухом священника брат Альдо и вздохнул. — Дикие нравы, дикий обычай! Но если кто-то и погибнет, я предпочитаю, чтоб это был не Сигурд.

Молча кивнув, Иеро привычным усилием рассек ментальную нить, что протянулась от дальнего конца помоста к Сигурду. Он был разъярен; эта жирная тварь, убийца и насильник, пытался вмешаться в схватку — в его присутствии! Он вновь ощутил себя орудием в Божьей деснице — так же, как в те минуты, когда сражался со С'нергом и Обитающим в Тумане; смрад трясин Пайлуда защекотал ему ноздри, жуткая фигура, закутанная в саван, встала перед ним, будто напоминая о былой победе и исчезнувшем даре ментальных битв. Что-то срасталось, соединялось в его мозгу, пускало корни и крепло, подстегнутое палящим жаром ненависти — и, ощутив эту растущую мощь, Иеро обрушился на колдуна.

И встретил стену.

Перед ним был другой человек — не жалкий самоучка-телепат, а нечто сильное, грозное, цельное, и эта целостность и сила соединялись с великим искусством. Более совершенным, чем у мастеров Нечистого, несравнимым с умением твари, с которой он бился в болотах Пайлуда; пожалуй, лишь Дом, зловещий монстр из южных пустынь, мог отразить его удар с таким поразительным мастерством.

Это было невероятно, но это было так!

Олаф, терзая свисавшую с уха серьгу, глядел на него с мрачной ухмылкой, и до священника долетела мысль, просочившаяся сквозь ментальный барьер: пусть Гунар погибнет, пусть! У меня много сыновей, одним больше, одним меньше, какая разница? Но ты — мой!

Подстегнутый этим посланием, Иеро бросился в битву.

Сейчас он не видел и не ощущал ничего — ни глубокой тишины, что вдруг раскинула крылья над домами, ристалищем и всем берегом, ни сотен глаз, взиравших на него, ни присутствия седобородого эливенера, застывшего рядом со стиснутыми кулаками, ни тревоги Горма, резко вскинувшего голову. Мышцы его окаменели, мир затмился в его глазах; он наносил и отражал незримые удары, чувствуя, как чудовищная тяжесть то наваливается на ментальный щит, то отступает, опалив его зноем насмешки и ненависти. Но самое странное было в том, что эти эмоции принадлежали как бы двум различным людям: ненависть — колдуну, насмешка — кому-то другому, неизмеримо более могущественному и будто забавлявшемуся с ним; существу, для которого этот смертельный поединок являлся всего лишь игрой.

Неужели он борется с Нечистым? С дьяволом, который вдруг вселился в колдуна? С неведомой тварью, что покровительствовала Олафу, источником его злобной силы?

И этот демон смеялся над ним!

Мысль была позорна, нестерпима!

Его вдруг стали охватывать то жара, то удушье, то леденящий озноб, будто из сожженной солнцем пустыни он попадал в пространство без воздуха, а затем — на вершину покрытой снегом горы. Собразив, что враг подбирается к центрам дыхания и терморегуляции, священник, укрепив барьер, отбил атаку. Его ответный импульс был подобен острой спице; стиснув челюсти, собрав все силы, Иеро бросил это ментальное копье в разум колдуна, и ему показалось, что вражеская защита дрогнула. Снова и снова он направлял свои мысленные стрелы в расширявшуюся брешь, чувствуя, как Олафа охватывает ужас — но та, другая личность, главная в их странном симбиозе, была недосягаема.

Раздался беззвучный смех — вернее, отзвук далекого смеха, и в то же мгновение барьер в сознании Олафа рухнул. Ментальное уничтожение стремительно; ворвавшись в его мозг, Иеро парализовал центры кровообращения и остановил сердце. Быстрая, легкая смерть, ибо мозг, лишенный притока крови, живет лишь несколько минут; но достаточно одной из них, самой первой, чтобы сознание отключилось, и человек впал в кому.

Священник поднялся, пошатываясь, и бросил взгляд на тело колдуна, что корчился в дальнем конце помоста. Судорожные движения его рук и ног становились все беспорядочней и слабее, кожа побледнела, а на лбу выступил обильный пот; наконец он выгнулся дугой, рухнул на кучу шерстяных ковров и застыл с раскрытым ртом, уставившись в зенит потухшими глазами. Сыновья глядели на него с ужасом, и еще больший страх отражался на их лицах при виде Гунара. Тот лежал у угасающих костров, а Сигурд, стоя над окровавленным трупом, многозначительно поигрывал секирой.

На неверных ногах, стараясь не показать охватившей его слабости, священник направился к телу Олафа и вырвал из его уха серьгу. Золотистая, плоская, размером и формой напоминающая большую монету, она показалась Иеро слишком легкой для украшения из драгоценного металла. Он бросил ее на помост и раздавил каблуком; послышался хруст, брызнули крошечные детальки, и прибор Нечистого перестал существовать.

— Ну, чье предсказание точнее? — произнес Иеро и перевел глаза на толпу вооруженных молодцов. Уже толпу, не боевой отряд — смерть колдуна деморализовала его потомков. — Сейчас вы сдадите оружие судьям, — продолжал священник, — уберетесь отсюда на восточное побережье, и будете жить тихо, не чиня никому обид и насилий. Несогласных я превращу в жаб или крыс, по вашему выбору. И я объявляю, что отныне эта земля находится под покровительством Кандианской Конфедерации, и всякий, кто нарушит ее законы, будет наказан судьями так, как требует древний обычай. Это все!

Над ристалищем и гаснущим огненным кольцом на мгновение воцарилось молчание, затем Сигурд грохнул своей секирой о лезвие топора Гунара, вытянул руку к священнику и выкрикнул:

— Конунг!

— Конунг! — взревели бонды, волной прихлынув к помосту и павшим духом сыновьям колдуна. — Конунг, защитник!

В толпе сверкнули ножи, взлетели над головами посохи, но Иеро остановил людей одним мощным ментальным импульсом. Голос его раздался снова:

— Я не гожусь в короли, ибо на моей родине нет благородных сословий. Канда населена такими же пастухами, охотниками и рыболовами, как ваш остров, и правят ею святые отцы Универсальной Церкви и выборные граждане, вроде ваших судей. Ничего не переменится для вас, если вы объединитесь со странами западного материка, ничего, за исключением одной повинности — бороться со Злом, как боремся с ним мы. — Он положил левую руку на свой медальон, а правой показал на тело Олафа: — Вот так мы боремся и побеждаем! А что касается потомков колдуна, то я прошу не чинить сейчас расправы, но следить за ними и наказывать, если будет на ком вина.