Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть третья

– Я все-таки встану, Росио. Там Арно!

– Там? – кровь на струнах, улыбка на губах. – Мы одни, сударыня. Не считая осени.

Вот так и понимаешь, какая милая вещь война, милая и простенькая, даже если ты ввалился в медвежью берлогу. Подумаешь, вражеский король или землетрясение, ты давай отсюда выберись! Кровь тебя не вытащит, зато других затянет. Будь твоей роднёй Райнштайнер или хотя бы Придд, это еще имело бы смысл, но братцы здесь не помощники, ну а с матери хватит Олларии…

Эмиль усиленно созерцает картины – значит, злится не на шутку. Когда здесь так или иначе закончится, он проснется или нет? И что запомнит? Надорские и олларийские прогулки не в счет, тут нечто другое, им и займемся.

Чтобы выкинуть из головы лишнее, Лионель пересчитал ряды мозаик на полу, потом оглядел ближайшие полотна. С Манриком и серой в яблоках ногой все было по-прежнему, но в клубах дыма за материнской спиной проступало нечто вроде женского силуэта. Тоненького, невысокого.

Что за маленькая женщина в силах почуять его кровь? Почуять и почти найти? Больше всего похоже на Селину, чью мать он удержал – теперь это ясно – кровью, которой вправе клясться. Сэль накоротке с выходцами, и она верит Проэмперадору, а доверие сопоставимо с любовью и всяко больше ненависти, хотя гизеллы тоже могут многое. Удачно, что выходцы второй раз умирают окончательно… Ну и чушь лезет в голову! Хорошо, что покончено с кудлатой дрянью, плохо, что Юстиниана с Удо нет уже нигде… Юстиниана?!

То, что он нашел, Ли понял сразу, вернее, понял, что нужно делать.

– Эмиль! – Себя маршал слышал не хуже, чем в любом другом месте, но лучше б он соображал с той же скоростью, что в доме фок Дахе.

– Осенило? – Брат пытался улыбаться, но ему было не по себе. – Может, скажешь, где вся эта похабень?

– Во сне. – Эмиль ни кошки не поймет, понять хоть что-то смогут лишь трое. Считая и тебя, если ты, само собой, выберешься. – Близнецы и супруги время от времени влезают друг к другу в сны, имей это в виду, когда женишься. Картинки разглядел?

– Попадись мне этот художничек! Вот уж не думал, что меня замутит от лошади!

– От лошади? – на всякий случай Ли глянул на успевшую стать ближе стену, там по-прежнему красовался Рудольф, причем пеший. – Видимо, дело в масти.

– Тогда бы я старичка Генерала боялся.

Вот и последнее доказательство. Пегое. Галерея не сон и не бред в том смысле, что порождает ее отнюдь не воображение в нее угодившего. Сюда можно попасть, и сюда попадают либо случайно, либо по зову, а вот ты полез сам, иначе б не было тебе никаких пожаров, только пегая кляча на мокрой штукатурке.

– Тебя не затруднит, когда ты все вспомнишь, рассказать сие Райнштайнеру? Он с тобой?

– Вроде бы… Не помнишь часом, за что я хотел тебя убить?

– Помню. – У него должно получиться, и у него получится! – Про лошадку тоже расскажи.

– Ты дождешьс… Ли, стены смыкаются!

– Только сейчас заметил?

– Это не сон! Вы обсуждали эту пакость с Райнштайнером и Приддом.

– А ты, оказывается, слушал? Ну надо же!

– Да, слушал. Нужно выбираться!

– Логично, и ты это сделаешь первым.

– Нет!

– Да. – Ли подхватил братца под руку. – Я могу тебе приказать, и ты послушаешься, но приказывать я не стану. Просто подумай. Я – лучший боец, у меня нет невесты, и главное – я не ты.

– Собака!

– С собаками к Валмонам, в нашей семье их не держат даже на гербе, но это не важно. Важно, что прежде в ней не случалось близнецов, а я на Савиньяка не похож.

– Да неужто?

– Вспомни отца. Вспомни все, что мы про себя слышали. Ты – настоящий Савиньяк, я – Рафиано, Леворукий, змея, сволочь…

– Раз сволочь – убирайся! Сволочи всегда удирают.

– Месяц назад я бы удрал, потому что считал Росио мертвым. Алва важней нас обоих, я заменял Алву, и я бы ушел. Теперь Рокэ вернулся, он справится лучше меня, значит, теперь важней сохранить настоящих Савиньяков.

– Вот ты и сохранишь. Малыша.

– А это, братец, уже не мое дело. Короче, желай мне удачи и проваливай.

– Удачи?!

– Я тебе уже писал, что не умираю и не собираюсь. Обойдемся без прощаний.

Рука не дрогнула, благо Эмиль настроился спорить, а не умирать. Здесь, в сжимающемся мороке. Так и не обтертый кинжал ударил в сердце, смешав две крови. Короткий звук. Не раз слышанный, в первый раз жуткий. Широко раскрывшиеся глаза, твои и не твои, в них сперва удивление, потом – ночь, черная ночь со звездами… Запах дыма, ветер, конский топот. Конец.

Осесть телу на здешний пол Лионель не позволил – подхватил и поднял, хотя не был ни Катершванцем, ни хотя бы Свином – доволок до превратившегося в сгусток дыма портрета. То, что он творил, было не бо́льшим бредом, чем рывок в горную щель, пожалуй, даже меньшим, но как же вовремя он встретил Придда и беднягу фок Дахе!

Арамона швырнул Гизеллу в стену, Удо Борн и Юстиниан сами прижались к старой штукатурке, Ли вырвал из раны кинжал и опустил брата в картину, будто в траву. В ушах зазвенело, в глаза кошачьими когтями вцепился дым, но на ногах маршал устоял. Во многом благодаря тому, что падать на этот пол не тянуло совершенно.

– Живи! – почему он прощается по-алатски? Почему алаты так прощаются? – Попробуй только не очнуться, дрянь эдакая!

Не очнуться, не разбить горников, не напиться по сему случаю с Карои, не жениться на своей Франческе… Поднимать взгляд на картину было страшно, пожалуй, ничего страшнее Ли еще не делал, но он взглянул и увидел, как горит какой-то город – южный, полный статуй и колонн. Мать с Арно и непонятная девушка пропали, зато на пожар любовался кто-то светловолосый в алой тунике и с коротким древним мечом за спиной.

Кровь на клинке так и не высохла – достославный из достославных ошибся в нареченном Альдо и в ничтожной, но не в заклятии. Щит остается Щитом, и развязать единожды завязанное может лишь вторая кровь. Гоганни опустилась на корточки перед золотистой, сдерживаемой лишь тонкими лучами пустотой, в которой висел кинжал. Грудь пронзила короткая, знакомая боль – ара узнала ставшую Залогом и ответила, как отвечала всегда. Золотое марево сделалось гуще, а затем разом пропало, и девушка увидела неприятный пир. Бесконечную череду столов украшали блюда с заливными рыбами, и даже отец отца не назвал бы трав и специй, дарующих столь яркую зелень. Укутанные в желе длинные тела словно бы светились, и свет этот скрывал следы от ножей, пробегая волнами от украшенных кудрявыми бантами хвостов к сжимавшим поддельные цветы ртам. Другой пищи хозяева не предлагали, между блюд стояли лишь узкие кувшины с напитками и миски с медленно кипящей густой подливой. Двойные сосуды для сырного соуса Мэллит знала, но здесь не было ни треножника, ни малого огня под ним. Девушка удивилась и попыталась понять и запомнить, а потому не сразу заметила, что неприятное было еще и чудовищным.