Алла Дымовская - Семь корон зверя

Кинутые с размаху на стол в сторожке полсотни баксов тут же подняли стражей ворот на ноги. И незамедлительно прогремел стройный хор голосов: «Что нужно делать?» Спустя еще минуту старая, обшарпанная, но бодрая «пятерка» покидала пределы поселка. Охранник Дмитрич, Фома и Ян Владиславович резво катили на Ленинградский вокзал.

На вокзале Балашинский, не оглядываясь, помчался под табло в зал ожидания. Фома еле-еле поспевал следом. Но все-таки отстал. Когда «апостол» добрался до нужного места, ему оставалось только наблюдать издалека захватывающую картину. И не ему одному. Многие из ночных постояльцев вокзала, те, которые не спали или спешили по своим делам, тоже получили порцию бесплатного зрелища. Посреди зала стоял хорошо одетый, повелительного вида мужчина с отрешенным и растроганным лицом, а на плече его в голос рыдала прелестная, нежная девушка с длинной белокурой косой. Оба, и мужчина, и девушка, вели себя так, словно находились не в переполненном и плохо пахнущем вокзальном отстойнике, а будто бы посреди бескрайней и безлюдной пустыни, где вместо недоумевающих и забавляющихся зевак вокруг были только небо, дюны и песок. И ничего, кроме бескрайнего песка под ослепительно золотым небом.

Битый час Миша и Иосиф Рувимович только устало смотрели друг на друга, уже даже не переговариваясь. Не хотелось, да и ни к чему. В полупустом зале «Шатильона», клуба и казино, догуливали пятницу последние парочки. Шлюхи и те давным-давно разъехались. Если Шахтер и недоумевал, почему его именно сегодня вытащили в город, в такое шикарное заведение, для пустых посиделок, то свои сомнения он держал при себе. Не станет такой серьезный человек, как Михаил Валерианович, попусту тратить время в ночных клубах, а если и станет, то компанию себе найдет повеселее, чем утомленный делами, скучный старикашка. На самом деле Шахтер в старики и не думал записываться, но и подходящим напарником тридцатилетнему парню себя не считал. Однако Иосиф Рувимович мудро рассудил, что Миша вызвал его неспроста, а не иначе как в связи с важным и опасным делом, порученным его конторе.

«Шухеру Балашинский нагоняет, чтобы цену себе набить. Ну да ничего, пусть. Его карта – в сброс. Опасен и знает много. Вообще зря я его в Москву потащил... Ох, лишь бы дело сделал, а там... – думал про себя Иосиф Рувимович, но виду, конечно, не подавал, продолжая вымученно улыбаться Мише. – Сидим, ждем. Чего ждем? Зачем сидим? Ишь какой серьезный. Опять на часы смотрит. Что толку, скоро светать начнет. Может, у них, не дай Бог, не заладилось? Тогда плохо». Но тут, словно в ответ на его беспокойство, в кармане у Миши запела «моторола». Шахтер оживился, вопросительно посмотрел на Мишу. Тот слушал молча, в трубку ничего не говорил. Выждал после отбоя несколько секунд, принял торжественную позу и только затем сказал:

– Иосиф Рувимович, ваш заказ выполнен.

У Шахтера сразу отпустило внутри, одновременно ему до смерти захотелось дать хорошего пинка Михайле Валерианычу за его идиотские приемчики. Но Шахтер только огляделся по сторонам и, удостоверившись, что в окрестности нет ни одной живой души, даже халдейской, наклонился к Мише и тихо, но вполне разборчиво спросил:

– Как все прошло?

Миша тоже, в свою очередь, наклонился к Шахтеру и, уцепившись намертво взглядом за его глаза, так же тихо ответил:

– Хорошо. – И, все еще не отпуская тем же взглядом от себя Иосифа Рувимовича, добавил: – Клиент скончался в Центральной клинической больнице предположительно от прободной язвы. Впрочем, вскрытие покажет.

Если у Миши Яновского до сего момента и были чувства благорасположения и симпатии к Шахтеру, то в следующую же за этим секунду им пришлось бесславно улетучиться. Идя на сегодняшнюю встречу, Миша надеялся в первую очередь на то, что предположения, сделанные хозяином о возможном предательстве Иосифа Рувимовича, не подтвердятся. И только во вторую он думал о том, что ему, в самом нехорошем случае, придется взять на себя роль карающего правосудия.

Ёся, бледный как полотно, с детским ужасом смотрел на Михаила Валериановича. Такой поганки он не ожидал, не был к ней готов. Какая еще больница, какая язва? То есть никакого шума не будет, и прокуратура дело не заведет? Даже если контора по доброте душевной траванула Чистоплюева и вскрытие это докажет, то совсем не факт, что преступление непременно станут расследовать, а не спустят натихушку на тормозах. Во избежание, так сказать, скандала. Что же тогда получается? Что контора заказ выполнила, а его, Ёсю, утопила? Ему, дураку, надо было заранее обговорить способ ликвидации. Впрочем, о чем это бишь он? Тогда у Балашинского возникла бы масса вопросов и, что еще хуже, небеспочвенных подозрений. Ай да Ян Владиславович, ай да сучий сын! Но тогда получается, что Балашинский знал о подставе с самого начала? Не дай-то его, Иосифа Рувимовича, еврейский бог! Хотя беспокоиться об этом преждевременно. Может, добросовестный Ян Владиславович просто увлекся чистотой исполнения. Но зачем тогда этот адвокатский ублюдок целую ночь продержал его в клубе у себя на глазах?

Это «зачем», как и, впрочем, все остальные его мысли, так ясно читалось на лице Иосифа Рувимовича, что Мише уже не нужны были иные доказательства его вины. Он лихорадочно принимал решение.

Решение же Миши было достойно не мальчика, но мужа. Свернуть Шахтеру шею тут же в клубе, попросту в дружеском объятии пережав артерию, тем самым имитируя сердечную недостаточность, труда не составляло. Уйти, утечь после исполнения приговора для Миши тоже не являлось проблемой. Но он отбросил такой способ действия как недостойный своего статуса. Иезуитская школа хозяина дала себя знать. Месть будет полновесной и утонченной, кара – виртуозной в своем исполнении, пусть и немного растянутой во времени.

На лице же «архангела» ни единая его мысль, ни волна гнева и возмущения предательством Шахтера не отразились ни в малейшей степени. Самообладание адвоката оставалось железным, черты – непроницаемыми и неподвижными. А в голове стройным изяществом линии обозначился план возмездия. С момента же заявления о кончине прошло всего-навсего не более минуты.

Шахтер тоже сумел взять себя в руки и, рассудив здраво, что его молчание становится неестественным и подозрительным, заговорил:

– Что же, Михаил Валерианович, огромная моя благодарность за решение проблемы. Надеюсь, ваша фирма осталась в данных обстоятельствах, так сказать, за кадром?

– Само собой. Спасибо за беспокойство. Но оплошностей мы не допускаем, как вы уже могли убедиться за время нашего с вами сотрудничества, – ответил ему Миша, не пытаясь придать своим словам лишнего намека, но и не скрывая потенциальной опасности их смысла для собеседника.