Алла Дымовская - Семь корон зверя

Милые други усадили в маленькой гостиной домика бесчувственную еще девчонку на стул, примотали руки и ноги широким хозяйственным скотчем. После чего Макс отправился докладывать, оставив Сашка в одиночестве приводить Дину в чувство при помощи банального опрыскивания ледяной водой из стакана.

Допрашивать вместе с Максом явились Миша и хозяин собственной персоной. Что было не вполне неожиданным. Хозяин и вообще-то с самого начала придавал этому хлипкому делу излишнее значение. И не так уж и нужен он был на ночном допросе, не дети ведь, профессионалы. Но, как догадывались его верные соратники, тут была задета рыцарская честь. Дело-то ведь не в том, что поперли, со стрельбой или без, по миру никто не пошел, с кураторами утрясли, ко всеобщему удовлетворению. Вот только рыцарская честь – она сродни бандитской. Один раз спустишь оборзевшему наглецу, глядишь, и нет уж ее, чести-то. А тут еще средь бела дня, на шарапа, без всякого уважения. В своей венгерской, прошлой земле придворный и начальственный рыцарь Янош за куда меньшие проступки, поди, выпускал обидчику кишки наружу.

Девчонка Дина к приходу старших уже очнулась суровыми стараниями Сашка, безумными глазами смотрела по сторонам. Кричать не решалась, хотя рот заклеен не был и, судя по выражению ее лица, кричать хотелось очень.

– ...Значит, говоришь, брата не видела уже две недели? Откуда деньги взял – не поинтересовалась? – Миша задавал вопросы так, словно раскладывал свежевыстиранное крахмальное белье ровными рядами по полочкам. – Не поинтересовалась? Однако на улицу не выходишь, на курсах не появляешься. Стало быть, боишься. Чего же ты боишься, если ничегошеньки не знаешь?.. Начнешь кривляться или плакать, предупреждаю, будет больно.

– Я не знаю ничего. Правда-правда, дядечка. Мне брат велел сидеть тихо и не высовываться. Он чумной примчался, скалился. Вещи на ходу похватал и бегом вон. Только денег пачку кинул американских. Я сразу поняла – влип во что-то по самые помидоры... Не бейте, дядечка! – Девочка Дина взахлеб зарыдала, несмотря на недвусмысленную Мишину угрозу.

Бить девчонку никто и не собирался. Охота была о соплячку руки марать. Хозяин, злой как черт, только брезгливо процедил сквозь зубы:

– Саша, дай ей воды и побыстрее.

Сашок метнулся в ванную, набрал прямо из-под крана. Без разницы. Дина, всхлипывая, жадно стала глотать сырую воду, омерзительно пахнувшую хлоркой.

– Эх ты! Маломерка. Босота подворотная. Откуда вы только с братом такие взялись на нашу голову! – Сашок говорил хоть и обидно, но в то же время будто и с сожалением. Напоил девчонку из кружки, не нарочно облив ей спереди майку. Почти ласково провел рукой по ее свалявшимся соломенным волосам. – Дура ты, дура. Набитая... Все равно ведь расскажешь, куда ж ты денешься. Только намучаешься. Понимаешь, о чем я, дворняжка мокрохвостая?.. Понимаешь... А раз понимаешь, не молчи. Не доводи серьезных людей до греха.

– Я-а... я в ок-кно выглянула т-гда, там Лешкина машина внизу стояла. В нее Витька и се-ел. – Дина уже не плакала, только скулила и заикалась через слово.

– Какой Лешка? Фамилия, адрес? – четко, наотмашь, спрашивал Миша.

– Лешка Гаврилов. Из сто седьмой квартиры-ы. О-он крутой. Сидел за о-ограбление. В-вышел недавно.

Хозяин с Мишей переглянулись, отошли в сторону.

– Ну что ж, все более-менее ясно, – подытожил Миша. – Брата ее взяли как наводчика и для подстраховки. Девчонку его, Аверьянову Екатерину, что поломойничала у покойного племянника, грохнули еще до того, как пошли на дело. Может, тот же Лешка. Потому она и пропала. Что-то услышала случайно, проболталась своему Витьку, тот – дружкам. Выследить племянника по городу – плевое дело. Я думаю, не нас имели в виду. Грабанули первого, кто передал деньги... Отморозки. Витьку, тот еще подонок, на подружку было плевать. Да и на сестру, видимо, тоже. Иначе не кинул бы ее так.

– И оставил ей паленые деньги. Или совсем дурак, или совершенно был уверен в том, что его не найдут, – полувопросительно, но ни к кому не адресуясь, проговорил вполголоса Ян.

– Скорее, и то и другое. Мозгов у ребят маловато, а гонору много. Безбашенные совсем. Лютые и голодные. Таким иногда везет.

– Только не в этот раз, – тихо, но твердо сказал хозяин.

– Не в этот раз, – как эхо отозвался за ним «архангел».

Из совершенно уже серой от страха и готовой на все Дины «архангел», возвратившись, за несколько минут вытряс адреса всех мыслимых родственников и друзей, у которых могли бы найти пристанище удалые гоп-стопники. Потом заставил девчонку поведать в подробностях, скрупулезно-дотошных, биографию ее и ее брата Витьки, для восстановления полноты картины и поведенческого анализа удирающего, хватившего чужой кусок мяса волка или скорее всего шакала.

– Что будем с ней делать? – Миша и сам знал что, обратился скорее для протокола и из соображений субординации. Оттого, что порядок поддерживал и искренне почитал, как и свое место в нем. И скорее отгрыз бы себе руку, чем оскорбил любимого хозяина неуважением.

– В подвал, – коротко было брошено распоряжение, и Миша с ребятами приступили к отработанной до мелочей процедуре упаковки и переноса в трансформаторную их следующего, в настоящий момент орущего от ужаса, «обеда».

Найти и наказать чумных налетчиков теперь было лишь вопросом времени и отчасти денег. Силы бросили на это нешуточные – и конторы, и осиротевшего без племянника куратора. Однако глупо и полагать, что остальные, куда как важные, дела хозяином получались вроде бы и отставленными. И помимо осквернителей спокойствия, у Яна было забот невпроворот. Совсем не нравились ему до предела натянутые нити отношений семьи и Ирены, от семьи словно отгородившейся и обособившейся. Печалил и «мертвый» Стас, тоскливо зудящий от скуки и доводивший Татку до белого каления детскими капризами и придирками. Что тоже не способствовало улучшению домашней атмосферы. О том, что пора все же решать с Машей и малышом, Яну уж и думать не хотелось. Да и бизнес требовал непрестанного внимания.

Так уж случилось, что в первый раз за долгую, временами страшную, а когда и рассеянную жизнь только ныне Яношу в полной мере довелось ощутить на своих плечах непомерную, тяжелую ношу, полную тревог, любви и забот, которую добровольно скинуть было уже не в его власти. Никак бы не вышло теперь уйти, отвернуться или увлечь за собой на погибель доверившуюся ему, ставшую будто второй его кожей, семью. И под семьей подразумевал он совсем не только лишь Марию с сыном, но и верного до самозабвения «архангела», и милого, во многом беспомощного Фому, и Тату, с которой по гроб не расплатиться за неустанные хлопоты, хотя строгая домоправительница никогда не требовала никакой платы и, уж наверное, не приняла бы ее. Он был старшим и мудрым и в ответе за них. Одних своих детей любил он больше, других, по независимым от себя обстоятельствам, меньше. Но дела это никак не меняло. Хотелось Яну того или нет, так уж случилось, что на шее его прочно сидело одиннадцать душ. А головная боль с каждым днем только росла. И глубинные ее причины не мог облегчить даже верный его помощник. Ведь и «архангела» сманил он в горестный для того час, откупил за кровь его душу и, значит, был виноват. Никогда раньше не видел в себе вины, а теперь не мог найти и обозначить ту лазейку, через которую закралось проклятое чувство. Потому восседал монументально-величественный и уверенный, как языческий Бог, когда бывало зашедший в основательный тупик помощник, совсем не собираясь искать выхода из этого тупика, взирал с благоговением на своего хозяина, достоверно зная, что тот, уж конечно, разрешит любую жуткую страсть, ко всеобщему удовольствию. Что же, и разрешал, а самому порой до уверенности и спокойствия было куда как далеко. Но положение обязывало, и, подобно любому правителю, не в шутку возложившему на себя бремя власти, Ян переставал постепенно и неуклонно принадлежать самому себе.