Алла Дымовская - Семь корон зверя

Омару исполнилось уже семнадцать, когда Ибрагим Мютеферрик позволил юноше сопровождать себя в качестве личного секретаря-драгомана, и надо сказать, что Омар превосходно справлялся со своими обязанностями. В сытости и достатке нового своего дома он вырос со временем в стройного и высокого молодца, чуточку даже высоковатого для истинного уроженца венгерской земли, красивого до смазливости и юркого в движениях, но все же несколько хрупкого и тонкого в кости, чтобы рассчитывать на полноценную карьеру военного. Оттого покровитель его полагал за благо для юного Омара умственные занятия. Одно только беспокоило мудрого и вечно занятого дипломата в своем питомце – Мютеферрик находил в Омаре пусть и единственный, но весьма существенный для будущего этого молодого человека недостаток. Делая изрядные успехи в занятиях и слыша хоть и заслуженную, но слишком частую похвалу своим способностям, мальчик со временем сложил о собственной персоне слишком высокое мнение, зачастую противопоставляя себя в превосходной степени, пусть и неявно, окружающему миру. Видя опасность подобных задатков неоправданной гордыни, мудрый его опекун пытался направить беспокойный ум Омара на возвышенные и благородные мысли, попутно внушая юноше основы смирения и уважения к старшим авторитетам, оттого и находил полезным для Омара продолжать нести обязанности своего личного слуги. Мальчик безропотно и покорно выслушивал наставления Мютеферрика, выполнял с достойной тщательностью возложенные на него работы и никогда не прекословил своему покровителю. Но по пылающему взгляду, всегда отведенному прочь, по внутреннему напряжению тела и души, нет-нет да прорывавшихся наружу против желания юноши, Ибрагим Мютеферрик, опытный и проницательный царедворец, блистательный дипломат, догадывался, что все его наставления пропадают втуне. И природу юного Омара исправит разве что могила. Оставалось положиться только на судьбу, извечный кисмет, ведущий по жизни подлинного магометанина.

К началу «эпохи тюльпанов», когда блистательный Мютеферрик уже пожинал первые плоды своих просветительских усилий, в столицу прибыл и Джем Абдаллах со всем своим окружением. Конечно, прибыл не тот самый Джем и даже не сын его, а как бы внук и, может быть, правнук, в Стамбуле разбирать не стали. Если должность столь долгие годы переходила за изрядную мзду от отца к сыну, на далеких задворках в смутное время, то кому какое до этого дело? Если нынешний саджак-бей продал свою синекуру и явился ко двору в поисках службы и милостей, кто может осудить его за столь похвальное рвение? К тому же прибыл человек видный и богатый, щедро раздающий золото и, судя по всему, непростой.

Ища покровительства в обновленной европейскими веяниями османской столице, Янош, или, вернее, Джем первым делом отправил в дом Мютеферрика щедрые дары. И вовсе не потому, что последний был такой уж влиятельной особой при дворе султана Ахмеда, хотя и мог рекомендовать великому визирю полезного для государственных дел человека. Хотя Янош и не желал сознаться сам себе, что выбрал Ибрагим-пашу только из-за его происхождения, однако выбор пал на Мютеферрика именно по этой причине. Дело было не только в некоторой слабой ностальгии по почти что уже позабытой родине, но и в том, что рыцарь Янош не позабыл нрав людей своей страны, среди которых вырос и, главное, все еще превосходно помнил их язык.

Дары отставного и совершенно незнакомого Мютеферрику саджак-бея несколько удивили турецкого первопечатника, но раз уж они были приняты, то ничего не оставалось, как быть последовательным и принять самого дарителя. Каково же было удивление просвещенного ренегата, когда вместо чопорного, носатого и бритоголового провинциального османа, какого и ожидал лицезреть Ибрагим Мютеферрик, пред ним предстал подлинный мадьяр, да еще и обратился к нему с приветствием на милом и родном языке его заморского прошлого. И Мютеферрик мгновенно и безотчетно проникся к странному гостю истинной симпатией. А когда из непродолжительного разговора узнал, что мать Джема была из венгерских пленниц, купленной на невольничьем базаре, тут же разъяснил себе и необычный внешний вид гостя, и его чистый выговор, какой услышишь разве что среди аристократов Буды. И тогда посчитал своего нового знакомого подлинной находкой для собственных планов. И не ошибся.

Мютеферрик оттого и полагал себя знатоком людей, что точно и раз и навсегда определял для себя некую неуловимую внутреннюю сущность каждого человека, с которым ему приходилось вести те или иные дела. Определял же дипломат вовсе не нравственные или физические достоинства, которые, как Мютеферрик справедливо полагал, могут со временем до неузнаваемости измениться. Обжора и пьяница, подорвав природное здоровье своего чрева, мог стать настоящим постником. Развратник в силу естественного хода времени – превратиться в монаха. Католик – принять ислам из-за вдруг открывшегося высшего знания или жизненной необходимости, и наоборот, правоверный магометанин – предать своего султана. Подлый и низкий негодяй – пережить истинный ужас наказания и переродиться в святого, сиятельного своей добротой и кротостью утешителя слабых, прирожденный врач мог сделаться жестоким убийцей, а жестокий убийца – добросовестным целителем недугов. Но, по мнению мудрого Ибрагима, все эти метаморфозы, имевшие место и совершаемые в людских телах и душах, не имели никакого отношения к определению их настоящей сути. Даже трепетная лань может преодолеть собственную трусость и кинуться на голодного волка, но, как бы то ни было, лань ланью и останется, и никогда ей не быть волком. Так и человек, живущий исключительно горячим сердцем, будет не то, что человек, живущий холодным рассудком. Хотя один легко может сделаться кровожадным разбойником, а другой – великим монархом или просветленным духовным пастырем. А глупый мечтатель, даже нажив ума, никогда не станет купцом или толковым ремесленником, как и купец, будь он ворюга, обманщик или честный негоциант, никогда не станет созерцать звезды с познавательным интересом.

Новый знакомый Джем Абдаллах, как быстро определил его подлинное естество проницательный Мютеферрик, был воин и предводитель, но не боящийся подчиняться в силу необходимости, однако, с другой стороны, подчинить его себе означало для покровителя риск не меньший, чем держать ручного барса вместо домашней ангорской кошки. Мютеферрик риска не хотел, оттого решил соблюдать в отношениях с полезным ему Джемом хотя бы видимое равенство. Это было не столь сложно еще и оттого, что Джем для своих не очень великих лет имел сверхъестественный жизненный опыт и нюх на смертельные опасности и был настоящим гением и провидцем в любой самой путаной интриге. Мютеферрик только диву давался его проницательности и необыкновенной хитрости, изумляясь, однако, при этом несказанно, что такой необычный по своей силе ум совершенно равнодушен к вечным и нетленным материям, а приходит в движение лишь для решения сиюминутных насущных проблем. Казалось, Джема абсолютно не беспокоят ни будущее собственных потомков, которых, к слову сказать, у него и не было, ни будущее Блистательной Порты или связанных с ней высокой политикой королевств Европы. Он хотел от своей земной жизни лишь действия и немедленной награды за него, совершенно не интересуясь ни спасением души, ни раем, ни адом, ни конечной целью своего пребывания в этом мире. В ответ на все проповеди, уповая на силу которых Мютеферрик пытался подвигнуть к большим свершениям необычного своего протеже, Джем только усмехался, хотя и слушал долгие речи искусного дипломата не без некоторого академического интереса. Но тем дело и ограничивалось.