Алла Дымовская - Семь корон зверя

– У тебя ко мне дело?

– Да, Михаил Валерианович, только я не хочу тут на людях трепаться, – огляделся вокруг себя парень, словно обращая Мишино внимание на многолюдье любопытствующего двора.

– А собственно, откуда ты знаешь, кто я такой? – подозрительно напрягся Миша, но тут же получил разъяснение.

– Да дядя Тимофей сказали, что вы ихний адвокат. – И, увидев на Мишином лице стойкое непонимание, паренек снизошел до подробностей: – Ну, Оли Лагутенко родной дядя. Он вас в морге видал.

– И что же, у тебя от него поручение? – не зная, что и подумать, спросил Миша паренька.

– Нет, я сам пришел. – Тинейджер выжидательно замолчал, словно прикидывая, стоит ли ему продолжать. Потом, видимо, решив вопрос положительно, заявил, глядя Мише в самые глаза: – Это Карен Лельку изнасиловал и убил. Я точно знаю.

«Шантаж» – это было первое, что пришло в тот миг внезапного признания Мише Яновскому на ум. Схватив жесткой рукой паренька за локоть, Миша почти силой оттащил его в укромную тень раскидистой дворовой яблони, после чего взял быка за рога:

– И ты, конечно, свидетель! И доказательства имеешь? А не имеешь, так будет лишний шум. Короче, сколько ты хочешь? – презрительно и уничтожающе-холодно спросил Миша.

– Да вы что? Да ничего я не хочу! Я с Лелькой дружил, и родители наши в одном доме живут. Думал, вот мне невеста растет, а тут этот гад! – выкрикнул Мише в лицо парнишка, обиженно и отчаянно, но не заплакал, а только сжал кулаки. – Мне говорили, вы человек, а вы...

Мише стало погано. Не столько от упреков расшумевшегося паренька, сколько от мерзкого, неотвратимого ощущения, что он, Миша Яновский, только что вляпался в жуткое дерьмо. Если парнишка говорил правду, а недобрая интуиция подсказывала Мише, что это именно так, то, что бы он далее ни предпринял, вони и гадости хватит с головой.

– Перестань орать. Раз пришел по делу, дело и говори. Да не здесь, пошли на угол, в кафе. И сопли утри. – Миша потащил вновь оробевшего паренька в «Бабочку», безобидную летнюю пивнушку в квартале от дома.

Затребовав пива на двоих, Миша в молчании дождался заказа и, едва лишь отошла девчушка-официантка, приготовился слушать.

– Ну давай, Штирлиц, колись. Да, чур, не врать!

Парень врать и не собирался, обстоятельно и подробно излагая Мише суть происшествия с Олей Лагутенко, полностью оправдывая самые худшие Мишины ожидания. Мише, по мере продвижения повествования, становилось все гаже и гаже, и было от чего.

По словам Петрухи, как, оказалось, звали нежданный Мишин перст судьбы, в тот окаянный вечер Оля с подругой отправились на дозволенную ежесубботнюю дискотеку. А Олина мама, как обычно, подрядила Петьку с друзьями встретить и сопроводить дочку с подружкой до дома по причине позднего времени. Дело знакомое, сам Петюня к танцам равнодушный, но в просьбе не отказал, все же соседи и почти что родные люди. Вот и подгребли они с Малаховым Антошкой к «Витязю» часиков этак в десять. Дольше Олина мама дочурке выплясывать не позволяла, требовала дисциплины. Только на этот раз покладистая обычно малолетка вдруг заартачилась и наотрез отказалась следовать в кильватере за Петькой. Может, с парнем каким перемигнулась, а может, так, от подростковой вредности, кто ее знает, а только Олька от него сбежала. Оставив Антошку с подружкой, Петюня бросился ловить девочку по переполненному потной молодежью залу. Догнал, схватил за руку, потащил к выходу, но на улице Оля снова вырвалась и, показав ему лопатой язык, побежала за угол к дороге. Петька выматерился отчасти вслух, отчасти, для культурности, про себя, но делать было нечего, пошел вразвалочку за Олькой к проезжей части, ведущей к универмагу «Фестивальный». А Оля уже стояла у края тротуара и призывно махала машинам рукой, в свете фонарей ясным вечером Петька ее хорошо видел. Но не успел он подойти, как возле девочки тормознула шикарная тачка, распахнув дверь почти на ходу. Олюня, дурочка, прыгнула внутрь, и сверкающая махина, газанув, умчалась. Подбежавший Петька сумел углядеть только марку и крутой номер машины, такой же, как у Карена – 777, дураком надо быть, чтобы не запомнить.

Но и Петюня, как человек порядочный, не хотел подводить глупенькую соседку. Та еще не оберется скандалов, когда воротится домой, возможно, что и к утру. Повезли Ольку, конечно, не мультики глядеть, ежу понятно, но такое с девочками в наше время случается сплошь и рядом, никуда не денешься – рано или поздно... Хорошо еще, если парень в машине один, а то будут трахать до посинения всей бригадой, но, может, хоть с преждевременным опытом добавят дурочке и ума. А уж что Олька будет врать мамаше, и особенно лютому в смысле добродетелей папаше, пусть выдумывает сама. Петька будет молчать в тряпочку, чтобы не подставляться.

Вернувшись к Малахову, уже потихоньку щипавшему Олькину подружку, Петька сообщил, что Оля сбежала от него с какими-то встречными девчонками вроде бы из ихней же школы, он толком не знает, и крикнула, чтобы шел домой без нее – маме она позвонит сама. Что же, ее проблемы, закивала подружка, полностью сосредоточившая кокетливо-детское внимание на мускулистом, накачанном Антошке.

Ту же версию Петька рассказал и Олиной маме. Ирина Ильинична, сначала страшно заругалась, потом, сообразив, что бедный посыльный ни при чем, извинилась перед пареньком и отпустила с миром, добавив при этом, что покажет родимой доченьке, где раки зимуют, когда та возвернется в отчий дом. Петька в глубине души посочувствовал несовершеннолетней своей соседке, но в голову ничего такого брать не стал, к тому же были у него и свои вечерние дела в дворовой беседке.

Тревожный, долгий звонок раздался в их квартире около шести утра. Одетый странно: в семейные трусы, но в кроссовки и рубашку поло, на пороге стоял дядя Федя Лагутенко, Олин отец. Вид у него был дикий и безумно-недоуменный, словно его простецкие, бесхитростные мозги получили непосильную для них задачку и оттого перегрелись. Дядя Федя и донес до Петькиного семейства страшную беду, что доченька его, ненаглядная Оленька, лежит, убитая, в городском морге.

При виде слез и потрясений обоих семейств, сто лет проживших на одной площадке дверь в дверь, а для юга это значит ого-го как много, и ставших, наверное, уже просто одной большой семьей из двух отделений, Петька все же ничего не выдал и ни о чем им не рассказал. Потому что опешил и даже испугался. И позже, когда насели менты, тоже помалкивал, словно набрал в рот воды, особенно когда увидел, как с их милицейского двора отъезжает Карен в той самой шикарной тачке и с теми же номерами – 777.

– А чего же ты, бравый солдат Швейк, ко мне-то теперь приперся? Шел бы в милицию и сдавал своего Карена? – зло, до ненависти, спросил паренька Миша, огорошенный и изгаженный Петькиным повествованием.