Алла Дымовская - Семь корон зверя

– Да я не из-за баб! – Фома все не отставал, вышел за Яном на двор. – Я уж и думать про тот случай забыл, а ты все обижаешься. Меня Ирена беспокоит, и, честное пионерское, с каждым днем все больше. Вот ты с проверочкой да с подстраховочкой, а она возьмет и свинью в отместку подложит. Мадам такая, у нее самолюбие – больное место. А я, как ни крути, все же не психолог, повлиять не могу. Да и руки коротки.

– У тебя коротки, у меня достанут, если будет нужда. Опять же, кроме Ирены, в общине еще восемь братских душ, друг за друга горой и предательства не простят. Один «архангел» со своей подружкой чего стоит.

– Многого стоит, не спорю. Хитер, умен, стратег от Бога. – Фома задержал Балашинского у ворот, за которыми уже ожидало желтое, в шашечках, авто. Ухватил за рукав, невольно заставив Яна повернуться, заглянул в лицо, словно непременно хотел донести до хозяина весь важный смысл следующих слов. – Только подлости в Мишане нет, не было и не будет никогда. А у Ирены этого добра вагон нерастраченный. Она вне логики и предсказуемости. Как змея – не заглотнет, так хоть покусает. Пусть даже и своих.

– Ты говори, да не завирайся. Сколько я на белом свете живу, а живу немало, сам знаешь, но такого, чтобы вамп на вампа из корысти руку поднял, никогда еще не бывало. – Балашинский садился уже в такси и перед тем, как окончательно захлопнуть заднюю дверь, наставлял Фому. – Не было такого, даже не думай!

– Не было, – вздохнул Фома и сказал тихо уже вслед отъезжавшему автомобилю: – Не было, так будет. Все когда-нибудь случается в первый раз, Ян Владиславович. Эх, жизнь наша!

Однако и происшествие на совете, и напутственная, прочувствованная речь Фомы зародили в уголке сознания Балашинского смутное беспокойство. Потому прежде, чем приступить к сердечным своим делам, он все же завернул в офис «Молодых талантов». Зачем, не знал и сам. В бухгалтерии Ян не разбирался, в аудиторских проблемах и подавно, о работе фонда имел самое неясное представление. Но чуткий на смердящие гадости нюх, некий независимый от него потусторонний локатор, уловил тлетворный запашок. Хотя поводов внешне не было никаких. И любезность персонала, от охранника в офисных дверях до заместителя мадам, чуть ли не шаркнувшего ножкой перед Яном в коридоре. И сама Ирена, выпорхнувшая взбесившейся бабочкой из кабинета навстречу. На личике мадам хорошо читалось: да, знаю, виновата и дура последняя, сама все заслужила на свою голову, так что проверяйте и не доверяйте, братья мои добрые, так мне и надо. И реакция Ирены была нормальной, вамповской, родной. И преклонение перед хозяином в ней светилось неподдельное. Но все же верный скрытый прибор показал отклонения. Не в самом месте и не сейчас, а так, словно нынешнее хорошее недолговечно и время его подходит к концу, и никто об этом пока не знает и не подозревает, но прибор, качнувшись стрелкой в будущее, уже определил срок. У Балашинского нехорошими мурашками, какие бывают, наверное, у внезапно встревоженного охотниками волка, пробежало неприятное предчувствие. Как у зверя, в чудный и теплый, мирный солнечный день заскулившего на поляне в ожидании грядущего землетрясения или стихийного пожара.

Но не было никаких видимых глазу доказательств, только виноватая преданность в голубых, распахнутых по-детски, очах Ирены, и Балашинский подавил нахлынувшее на него беспокойство. Выругал про себя маниакальную подозрительность Неверующего Фомы и, успокоив мадам, отбыл прочь.

Теперь уже без колебаний назвал и новый адрес шоферу. Тот, что без малого две недели носил в голове, хотел выкинуть, стереть из памяти, но потерпел неудачу. И вот теперь вопреки, а может, наперекор Фоме и ревнивой мадам наконец назвал: Воробьевы горы, Московский университет. Время было подходящее, учебное – около полудня, и Ян надеялся застать.

С полчаса еще проплутал по громадной территории. По недомыслию велел таксисту высадить его у главного входа, прежде чем поинтересовался, где находится нужный ему факультет. Оказалось, что совсем в другом здании и нужно обходить. У студиозуса, объяснявшего дорогу, как выяснилось уже впоследствии, были нелады с право– и левосторонней ориентацией. Оттого Балашинский сначала забрел на противоположный, химический факультет. Когда же наконец отыскал требуемый корпус и доску с расписанием в нем, наступило время большой обеденной перемены. Пришлось без дела прослоняться еще час. К аудитории на третьем этаже, где сто четырнадцатая группа должна была постигать на семинаре премудрости математического анализа, Ян подошел загодя. И первыми, кто увидел его ожидающим у дверей, были, по закону подлости, Нина и Леночка.

– Здравствуйте, а вы к Маше? – тут же подскочила к нему бойкая и более смелая Леночка. – А она еще обедает. Хотите, я за ней сбегаю в буфет?

Обе девочки замерли в предвкушении ответа, трепеща от острого любопытства. Чтобы избавиться от их жадного до скандальных новостей общества, Ян охотно откликнулся на предложение:

– Если вас не затруднит.

– Что вы! – захлебнулась от восторга Леночка. – Мы мигом слетаем, правда, Нин?

Не дожидаясь согласия вовсю глазеющей в сторонке Нины, Леночка метнулась вдоль по коридору. А пять минут спустя уже чинно выступала впереди пунцовой от смущения Машеньки, едва плетущейся за ней следом.

Бедная Маша не в состоянии была и глаза от пола поднять. И не столько из-за любопытствующего скабрезно общества товарок, сколько из-за неожиданно нагрянувшего к ней визитера. Которого уже и перестала ждать и стала забывать потихоньку, как прекрасный, но не воплотившийся сон, и даже грусть-печаль постепенно отпускала ее сердечко. И тут глотающая на бегу слова, запыхавшаяся Леночка: «К тебе! Там! Твой, на „мерседесе“!» И не ее, и непонятно, при чем «мерседес», но Маша сразу сообразила, о ком речь. И покорно пошла за Леночкой.

Отчего-то страшно было именно просто увидеть его, не так даже, как заговорить. Еще и не дошли до аудитории, а в голове у Машеньки шумело, и мутилась частыми мошками тьма перед глазами, и сердце билось уже где-то в ушах, а сами уши и щеки полыхали малиновым. Так же до смерти хотелось видеть его, как и немедленно провалиться под землю. А когда наконец увидела – растерялась окончательно и чуть не расплакалась от неловкости и стыда. Но Ян словно и не заметил ничего. Спросил, может ли она освободиться и составить ему компанию, и Маша ответила безропотным «да!», хотя не могла и сидеть ей было еще две пары. Но примерная ученица внутри ее не стала возражать и не подала голоса, видя безнадежность попытки.

Занятия она, конечно, прогуляла. И домой тоже не попала вовремя, наврав Надежде Антоновне, что сидит в библиотеке и готовится к коллоквиуму. Мама, только услышав это ученое и ответственное слово, тут же отправила Машу назад, к книжкам, велев заниматься и не отвлекаться на звонки. А Машеньке не стало и на секунду стыдно от своего беспардонного вранья.