Скотт Бэккер - Падение Святого города

— Но у меня есть ты,— прошептала Эсменет.— Я лежу с тобой. Я ношу твое дитя.

Келлхус усмехнулся и ласково отвел ее руку. Наклонился, чтобы поцеловать ее ладонь.

— Я ответ, Эсми. Но не лекарство. Почему она плачет? Что с ней?

— Прошу тебя,— сказала она, снова сжимая его член, как будто это была ее последняя опора. Единственное, что она может получить от этого богоподобного человека.— Пожалуйста, возьми меня.

«Только это я могу дать...»

— Не только,— произнес он, укрывая Эсменет, и положил темную руку на ее живот.— Гораздо больше.

Взгляд его был долгим и печальным. Затем Келлхус оставил ее ради Ахкеймиона и секретов Гнозиса.

Она некоторое время лежала, слушая отзвуки таинственного шума, который издавали стены. Затем тьма сгустилась, жаровни погасли. Нагая Эсменет вытянулась на простынях и задремала. Ее душа бродила по кругу печалей. Смерть Ахкеймиона. Смерть Мимары.

Но ничто не умирало в ее душе. Особенно прошлое.

— Между защитами проходить легко,— жужжал голос,— если тот, кто поставил их, использует иную магию.

Она внезапно очнулась, хотя и не до конца, и увидела, что какой-то мужчина подходит к ее постели. Высокий, в черном плаще поверх легкой серебряной кольчуги. Эсменет с облегчением осознала, что он очень красив. Это как возмещение за...

У его тени были изогнутые крылья.

Эсменет скатилась с дальнего края кровати, прижалась к стене.

— Подумать только,— сказал он,— а я-то считал, что двенадцать талантов — перебор!

Эсменет попыталась крикнуть, но мужчина вдруг оказался рядом, прильнул к ней как любовник, зажал ее рот гладкой рукой.

Она ощутила, как он прижимается к ее ягодицам. Когда он лизнул ей ухо, тело Эсменет содрогнулось от предательского наслаждения.

— Как,— дышал он ей в самое ухо,— как за один и тот же персик можно брать разную цену? Неужто можно смыть побитый бочок? Или сок станет слаще?

Его свободная рука шарила по телу Эсменет. Она чувствовала возбуждение. Не из-за него, но так, словно ее желания можно лепить как глину.

— Или дело в таланте торговки? Казалось, жар лишил ее дыхания.

— Прошу тебя! — ахнула она. «Возьми меня...»

Щетина щекотала влажную от его слюны кожу у нее за ухом. Она понимала, что это иллюзия, но...

— Мои дети,— сказал он,— лишь подражают тому, что видят... Она заскулила, пока его рука зажимала ей рот. Пыталась закричать, хотя ноги обмякли от прикосновения его пальцев.

— А я,— прошептал он голосом, от которого по коже Эсменет пошли мурашки,— я беру.

Ранняя весна, 4112 год Бивня, Амотеу

Нелюди называли его Инку-Холойнас. Небесный Ковчег.

После древней победы над инхороями Нильгикаш приказал осмотреть судно. Результаты осмотра описаны в «Исуфирьясе», великих анналах нелюдей. Ковчег был длиной в три тысячи локтей, и более двух тысяч погрузились носом в изуродованные недра. Пять сотен в ширину. Три сотни в высоту...

Полая гора из золотого металла с множеством помещений внутри. Материал ковчега невозможно было даже поцарапать, не то

что разбить. Целый город заключался в нем, напоминающем тело какой-то уродливой рыбы. Руины, которые земля не смогла поглотить, а века не смогли сглодать.

И, как обнаружили Сесватха и Нау-Кайюти, он стал огромной позолоченной гробницей.

Они шли по заброшенным глубинам, наступали на гнилые щепки — досками из дерева гофер некогда укрепляли наклонные стены. Проход за проходом, один разверстый чертог за другим, некоторые громадные, как каньоны. И за каждым поворотом — кости. Некоторые уже превратились в мел. Они хрустели под ногами, рассыпаясь облачками пыли,— кости людей и нелюдей, останки древних воинов и пленников, брошенных здесь умирать от голода в полной темноте. Обгоревшие кости башрага, толстые, как посох пророка, и сращенные по три. Кости шранков, разбросанные, словно рыбьи скелеты, по разоренному лагерю. И кости неизвестных существ, каких они больше никогда не встречали: то маленькие, как серьги, то длинные, как мачта ялика. Они сверкали полированной бронзой и не ломались, несмотря на легендарную силу Нау-Кайюти.

Никогда прежде Сесватха не испытывал такого ужаса. Это ощущение было размытым, так что порой удавалось забывать о нем, но оно накатывало приливной волной, и тогда Сесватхе казалось: все, что ему дорого, не только не защищено от зла, но и полностью открыто для какой-то ужасающей противоположной истины. Разумом он понимал, почему это происходит, но его била дрожь. Они шли по безднам Мин-Уройкас, по тем местам, где инхорои в своей злобе подтачивали границу между нашим миром и Той стороной в течение тысяч лет. И теперь вой проклятых был близок... очень близок.

Четкие линии реальности здесь сдвигались. Путники слышали это: в отзвуке своих шагов — бормотание и вопли, в собственном кашле — многоголосый стон. Нечто нечеловеческое вклинивалось в их голоса. И они видели это, словно образы на краю поля зрения. Лица с множеством оскаленных зубов выныривали из мрака, появлялись рыдающие дети... Ахкеймион поминутно замечал, как Нау-Кайюти резко оборачивается и пытается схватить какой-то призрак, уверенный в его реальности.

Когда дорога немного выравнивалась, он просто брел за Нау-Кайюти и бездумно глазел на то, что выхватывал из тьмы слабый свет фонаря. Какая-то шелуха из обломков, висевшая сброшенной шкурой. Изгиб золотых стен, подобных утробе, повторял угол последнего падения Небесного Ковчега. Миниатюрные панели с письменами отпечатались почти на всех внутренних поверхностях, а их отражения, гротескно растянувшиеся по изогнутым стенам, были окружены неестественным черным ореолом.

Измученные, подавленные ужасом, дрожащие, они сделали остановку, надеясь забыться кратким чутким сном. Ахкеймион сел между двух валунов, свернулся и сразу задремал. Во сне он шел по собственным следам среди разверзнутой тьмы, по расплавленным коридорам. Шел и думал: на что он надеется? Как они отсюда выберутся? Даже если найдут то, что ищут...