Дуглас Брайан - Шадизарский дервиш

Именно поэтому харчевник не стал спорить и подал в обмен на две медных монетки (все, что завалялось в кошеле у Конана) кувшин вина — правда, разбавленного почти до прозрачности, — и три лепешки, да еще с маслом.

Второй путешественник вызывал куда меньше вопросов и опасений. Несомненно, он являлся бритунцем. Одежда его пообтрепалась, но когда-то она была довольно щегольской и, вероятно, составляла предмет некоторой гордости своего владельца. Он все время оглядывался по сторонам, время от времени задерживая задумчивый взор то на одном предмете, то на другом. Очевидно, пытался запомнить увиденное.

Харчевник слышал, как он со вздохом обратился к своему рослому спутнику-варвару:

— Как жаль, Конан, что я потерял мои таблички и все мои записи, сделанные по пути!

— Вы всегда сможете восстановить их по памяти, дружище, — прозвучал ответ варвара.

— К сожалению, у меня плохая память, — сокрушенно сказал бритунец. — Поэтому я все и записываю.

— У вас плохая память именно потому, что вы все записываете, — возразил Конан. — Вот если бы вы не умели писать, вы хранили бы каждое впечатление в уме. Цивилизованное человечество сильно проиграло, когда обратилось к письменности. Здешние так называемые «дикари» знают наизусть генеалогию своего рода до шестидесятого поколения, а кроме того могут рассказать вам тысячи преданий

своего племени. И все потому, что они не имеют письменности.

— Я это учту, — сказал бритунец, глаза которого разгорелись при мысли о том, что он, быть может, сумеет послушать предания дикарских племен (и за писать их для последующего доклада в Академии).

Некоторое время они молча насыщались.

Третий их спутник был молодым человеком, зим, быть может, двадцати с небольшим. Судя по внешности, его можно было, скорее, принять за единоплеменника ученого бритунца, нежели за сородича верзилы-киммерийца. Волосы у него были светлые, глаза — бледно-зеленые, с желтоватыми точками вокруг зрачков. Вообще же он был, что называется, невзрачный и щуплый. Это впечатление усиливалось неуверенной, какой-то приниженной манерой держаться.

Ученый бритунец обращался с ним покровительственно, а варвар вообще практически не обращал на него внимания.

«Парень похож на человека, который недавно перенес тяжелую болезнь, — подумал харчевник, и на сердце у него лег камень. — Только этого мне не хватало! Если он болел, то, не исключено, что демоны лихорадки еще не вполне покинули его. А это значит, что в любой момент эти самые демоны могут переселиться в моих постояльцев или в меня самого! Как бы половчее избавиться от этих неудобных гостей? Денег у них нет, это очевидно, а один из их товарищей хворает… Если бы не кулачищи киммерийца, я бы уже давно указал им путь подальше отсюда…»

— Мы не можем просто так взять и уйти, — приглушенно говорил Олдвин. — У меня до сих пор стоят перед глазами эти сундуки и ларцы, набитые до краев несметными сокровищами.

— Вспомни, что там творилось, когда мы уносили оттуда ноги, — возразил ему Конан. — На нас повалилась целая гора песка. Если бы не Эан, мы давно были бы мертвы.

Оба они повернулись к молодому человеку, который медленно покраснел.

— Вы были добры ко мне, — пробормотал он. — Я не мог оставить вас погибать. Когда я сидел в своей трясине, я вдруг услышал громкий крик Гуайрэ. Она кричала, что погибает, что теперь ей придется всех уничтожить и начать строить свой мир заново,

с людьми, которые никогда, не видели ее истинного облика… Из всех, кому она представала в таком виде, в живых был оставлен лишь я один. И то — по тому только, что сам я превратился в чудовище.

Я подумал о вас, о моих друзьях… О первых нормальных людях, которые разговаривали со мной так, словно я был им ровней. И кроме того… — он опустил глаза и признался: — Кроме того, я хотел увидеть агонию Гуайрэ. Да, мне необходимо было убедиться в том, что она мертва! Что погибло чудовище, которое уничтожило мою семью, мой караван, которое исказило мою жизнь и извратило мою натуру! Она надругалась над моей любовью…

— Давай не будем рассуждать о твоей любви, — остановил его Конан. — Насколько я помню, ничего хорошего из этой страсти не получилось. Ты не был счастлив, а закончилось все убийством…

Я только молю богов о том, чтобы смерть моего соперника была искуплена, — прошептал Эан. — Я так раскаивался в содеянном! Я мечтал вернуть его к жизни, но… сделанного не обратишь вспять. Итак, я услышал агонию Гуайрэ, я внял ее предсмертному воплю — и побежал под землей, сквозь пески, навстречу к моей бывшей возлюбленной. Я и сам не знал, любил я ее в тот миг или ненавидел.

— Очень сложная гамма переживаний, — заметил Олдвин ученым тоном.

Эан моргнул и вдруг заметил на лице бритунца улыбку.

— Вы смеетесь надо мной?

— Вовсе нет, Эан. Это весьма распространенное явление: когда человек не в состоянии определиться со своими чувствами. Но продолжай. Эта история каждый раз звучит немного по-новому.

— Хорошо… — Эан вздохнул. — Я увидел, что все мертвы. Многие уже погружались в песок. Они проплывали мимо меня. Я вижу в песке так же хорошо, как некоторые рыбы видят в воде. В трясину уходили и черноволосые воины, и белокурые возлюбленные Гуайрэ. И сама она с мечом, торчащим из ее лица, опускалась все ниже и ниже, как будто само чрево земли засасывало ее… Она была прекрасна. Юная девушка с гибкой талией, с пышной грудью, с невинными руками… Ее золотые волосы развевались, ее губы улыбались нежно и призывно, один глаз взирал на меня с лаской, а из второго вырастал длинный клинок…

Эана передернуло, и он поскорее отпил глоток вина. Конан хмыкнул:

— В этом пойле больше воды, чем вина. Вряд ли оно поможет тебе захмелеть.

Я хмелею от воды, — возразил Эан. — Это питье для меня в любом случае непривычно. Я слишком много времени провел в песках. Иногда мне кажется, что я сам состою из песка.

— Смерть Гуайрэ освободила тебя, — сказал Конан.

… Да, это Эан разыскал своих новых знакомцев посреди руин обвалившегося дворца и вытащил их наружу. Нечеловеческая сила рук чудовища спасла жизнь киммерийцу и его приятелю. Эан выволок их на поверхность и уложил на песке, а после этого вдруг почувствовал себя дурно.

Из последних сил песчаный монстр отполз в сторону и рухнул в песок. Неведомая сила терзала его плоть, изменяя его тело. Он не понимал, что с ним творится. У него не было ни малейшего представления о том, какую еще злую шутку может сыграть с ним судьба. И возможности противиться этому у него тоже не оставалось. Поэтому Эан просто покорился происходящему.

Адская боль заставляла его содрогаться. Его руки и ноги выворачивались в суставах, с лица, с боков, со спины и живота как будто сдирались целые пласты плоти. И наконец свет померк перед глазами Эана. Наступила ночь, и с нею пришло желанное забвение.