Дэниел Уолмер - Дважды рожденные

В тот день Конан с утра не находил себе места. Все раздражало его: и немудреная еда — печеные бобы с луком, которые поставила перед ним мать, и ее просьба не отлучаться сегодня из дома, так как у нее много дел по хозяйству и без его помощи ей не справиться, и назойливые приставания и признания в любви которыми досаждал ему вертлявый щенок Чарр — уже в течение двух лун Конан пытался сделать из него солидную и умелую охотничью собаку, но толку было маловато. Сразу после завтрака он вышел во двор и принялся колоть дрова, взмахивая топором много лет назад выкованным отцом из отличной стали и с тех пор не затупившимся нисколько. Работать таким прекрасным орудием было одно удовольствие — сосновые и еловые поленья раскалывались легко и звонко, высоко подскакивали и наполняли утренний воздух свежим и клейким запахом, — но Конана это занятие не радовало и не увлекало. То и дело он нетерпеливо поглядывал на дверь, ожидая, ока мать по какой-либо хозяйственной надобности не уйдет со двора, чтобы тут же бросить топор и улизнуть прочь из дома.

Его мать, молчаливая и сдержанная Маев, вдова кузнеца Ниала, погибшего в битве с ванирами пять лет назад, не часто просила о чем-нибудь сына. Хозяйство было небольшим, и она справлялась с ним сама, полагая, что будущему охотнику и воину гораздо полезней проводить время в играх и потасовках с приятелями, стрельбе из лука и ловле рыбы в ручье. Вплоть до самых суровых морозов Конан прибегал домой, только чтобы поесть и выспаться. Конан любил мать, больше того, он гордился ею — сильной и гордой воительницей, чьи руки, несмотря на кажущуюся хрупкость, владели мечом не хуже многих мужчин, а отвага и хладнокровие в бою снискали уважение у всех соплеменников — канахов. Ее редкие просьбы помочь ей он выполнял с радостью. Он мог бы даже целый день стучать топором, готовясь к предстоящей суровой и вьюжной зиме, но только не сегодня. Только не в день Крадущейся Рыси!

Раз в год в день осеннего равноденствия молодежь селения с раннего утра находилась в радостном возбуждении. В день Крадущейся Рыси все юноши, которым в этом году исполнилось пятнадцать лет, получали возможность стать настоящими охотниками и полноправными членами общины.

Обычай этот был очень древним и соблюдался у канахов с незапамятных времен — хотя ныне многим куда больше по душе были жестокие традиции других киммерийских племен, где мужчиной начинали считать юношу после убийства им первого врага. Суровые времена, суровые нравы… Но сейчас, пока общине не грозила непосредственная опасность со стороны воинственных соседей, день Рыси оставался тем же праздником, каким был всегда.

На рассвете каждый из юношей прихватив крепкий лук и хороший запас стрел, отправлялся горы, со всех сторон окружавшие селение, словно надменные мрачные великаны, сгрудившиеся над тесной кучкой домов. К вечеру они возвращались, нагруженные добычей. Самые старые и уважаемые мужчины, опытные охотники и израненные в сотне битв воины, собравшись вместе, решали, достойна ли подстреленная дичь того, чтобы юноша с этих пор назывался мужчиной, либо ему нужно еще поучиться стрелять из лука и лазать по скалам, и принять участие в испытаниях на следующий год. К чести юных киммерийцев, случаи, когда пятнадцатилетний охотник не проходил испытания с первого раза, и его вступление в возраст мужчины откладывалось на следующий год, были крайне редки и считались большим позором.

Все, что добывали за день молодые охотники, — туши оленей и кабанов, связки куропаток, сурков и кроликов, — их матери и сестры мгновенно потрошили, варили, тушили и жарили, после чего вечером в селении наступил настоящий праздник, с грудами обильной и сытной еды, с танцами вокруг огромного, рвущегося в небо костра, с играми и забавами.

Смех и песни веселящейся молодежи не стихали обычно до самого утра, и суровые старики в эту ночь, единственную ночь в году, не одергивали юнцов, не ворчали, но также не спали до рассвета и в узком своем стариковском кругу, у потухающих углей предавались воспоминаниям о днях былых, когда и охотники были удачливей, и герои отважней, и костры ярче…

Конану весной этого года исполнилось тринадцать лет. Для своего возврата он был высок и крепок, в играх и драках не раз побеждал парней, которые были старше его и на год, и на два. Первого своего оленя он убил два года назад, а первого медведя завалил зимой этого года. Сын кузнеца Ниала считал, что имеет право участвовать в испытаниях дня Крадущейся Рыси — но взрослые рассудили иначе. Возврат мужчины определялся не только высоким ростом, упругими мускулами и умением поражать крупного веря. Настоящий мужчина — это, прежде всего, крепкий и быстрый ум. Пусть Конан подождет еще два года. За это время его охотничье умение еще больше возрастет, рука станет тверже, разум же обретет остроту и силу.

— Не расстраивайся, Конан, — сказал ему старый Меттинг, лет тридцать назад бывший самым лучшим охотником в округе. — Не стоит торопить время. Тебе кажется, что два года — целая вечность, но поверь мне, это сущий пустяк. Когда ты вырастешь, тебе не раз захочется притормозить бег луны по небу, словно она — чересчур норовистый и резвый жеребец, от бешенной скачки которого серебрятся волосы и выпадают зубы…

Конан на его увещевания лишь упрямо помотал головой.

— Тощий Хроб будет участвовать в испытаниях Крадущейся Рыси! — с обидой сказал он. — Вербин, слабый и трусливый, как аквилонская женщина! Ни у того, ни другого нет за плечами не то что медведя, даже жалкого кабана!..

— Я не сомневаюсь, Конан, сын Ниала, что через два года в день Крадущейся Рыси твоя добыча будет больше и славнее всех, — ответил Меттинг, улыбаясь в желтоватую от старости бороду. Ему нравились напор и уверенность в своих силах высокого не по годам мальчишки с синими и холодными, словно ледники гор в сумерки, глазами. — Я уверен, самые красивые девушки будут плясать с тобой у большого огня.

Конан только сплюнул, отвернувшись, устав доказывать и спорить, и побрел прочь.

И вот теперь, раскалывая звонкие и пахнущие осенью поленья, он лишь выжидал удобный момент для бегства. К счастью, ждать, нетерпеливо постреливая по сторонам глазами, пришлось недолго. Маев, накинув на плечи меховую накидку, куда-то вышла, и в тот же миг мальчик бросил топор. Вернувшись в хижину, он схватил свой лук — подарок матери к десятилетию — и самодельный нож с рукояткой из раздвоенного копыта оленя. Нож этот в свое время он сам выковал в отцовской кузнице и очень гордился им — неуклюжий и корявый, он был очень прочным, незаменимым в любой охоте и держался в ладони так удобно и ладно, словно срастался с ней.