Гидеон Эйлат - Лунная льдинка

Когда смрадный и многоголосый вечер вступил в свои права, затянув сумраком торговые шадизарские улочки, эту девушку облюбовал Очаровашка. Она назвала его так, едва заметив. Вовсе не в насмешку. Не за горб, которому позавидовал бы дромадер пустыни, не за плоскостопные и разные по длине ноги, не за идиотскую ухмылку и скошенный крысиный подбородок. За величину кошелька, что чарующе позвякивал в такт утиной походке.

Заметив в глазах стройной молодой девушки искорки алчности, он, казалось, прибавил ростом. Природа обделила его статью и красотой, но ему как-то ни разу не довелось об это всерьез пожалеть. Говорят, не родись красивым, а родись богатым. Слыша звон золота, шлюхи под фонарями никогда не отвечали ему надменным «отстань, урод»; околдованные желтым блеском монет, в ласках они проявляли чудеса изобретательности. И восклицали потом, сгребая заработанные деньги слегка дрожащими от волнения руками: «Вот это куш! Да ты просто очаровашка! Приходи еще, красавчик, тут теперь все твое!»

Он оценивающе посмотрел на избранницу. Еще издали зоркие глаза выхватили ее из полутора десятков гуляющих девиц в красных платьях, которые группами и поодиночке толклись у перекрестка и подзывали, а то и за руки хватали хорошо одетых горожан. Она стояла в стороне от других — высокая, с броской внешностью. Шлюхи зловеще косились на нее, мужчины с головы до ног облизывали похотливыми взглядами.

Очаровашка частенько заживал по этим улицам, но ни разу ее не встречал. Иначе и быть не могло; она появилась только сегодня. И сразу из-за нее вступили в схватку двое сутенеров, которые прежде неплохо ладили друг с другом. Побежденный ушел, скуля и баюкая сломанную челюсть, победитель услышал томное: «Ладно, цыпленочек, будь по-твоему» — и оставил ее в покое, уверенный, что завтра утром получит свою долю выручки, а может быть, и ласки.

Она успела грубо отшить нескольких жуликоватых на вид безденежных сластолюбцев, но при виде Очаровашки не колебалась ни мгновения. Сразу кивнула с улыбкой и ушла с ним в извилистый и мглистый переулок, а вслед полетело чуть ли не хоровое: «Сука!» Золото в атласном кошельке волнующе позвякивало, а сталь, греясь между красным шелком платья и нежной кожей бедра, ждала своего мига.

В углу скрипнула половица — нет, не померещилось, в третий-то раз никак не могло померещиться. Словно вторя ей, скрипнули от отчаяния его зубы. В глубине дома прошуршал тяжелый засов, лязгнула щеколда, клацнул замок — все, обратный путь отрезан! А впереди и вокруг ждут в кромешном мраке слуги ростовщика, и не с пустыми руками ждут — видел он их дубинки и кинжалы вчера при свете дня, когда бродил по огромному дому под видом заезжего краснодеревщика, осматривая комнату за комнатой и чинно внушая хозяину: «Здесь бы ковер туранский в аккурат лег, ваша милость, есть у меня один — дороговат, но до чего ж роскошен! Да и сносу не знает. А вот ту мы, с вашего позволения, кроватку бы поставили под балдахином, оно понятно, что кроватка в спаленку нужна, да ведь они и в гостиной не помеха. А жаровенку я б заменил, больно уж ваша невзрачная; только пожелайте, мы вам из витой бронзы доставим, настоящей аквилонской работы».

Вчера ему казалось, что годы проведенные в подмастерьях у знаменитого умельца, не пропали втуне, — ростовщик внимал, разинув рот, у его домочадцев блестели глаза, когда молодой немедиец, прилично одетый и с располагающей внешностью, со знание дела описывал то или иное чужеземное мебельное чудо, которое он брался доставить через неделю. В конце концов ударили по рукам, и лжекраснодеревщик получил задаток — сумму, надо сказать, смехотворную. Зато уходя, он знал главное: где в этом доме хранятся деньги.

Замок на входной двери уступил легко и беззвучно; с отмычками лжеремесленник управлялся куда сноровистее, чем с долотом и теслом. Впрочем, и долото сгодилось — оно пролезло в замочную скважину и приподняло засов, а вскоре петля на кончике бечевки, пропущенной между дверью и притолокой, затянулась на конце засова. Дверь отворилась без скрипа — не зря перед этим он, набрав полный рот орехового масла, струйкой выпустил его в щель, за которой находились литые чугунные петли. Ухмыляясь, он переступил через порог и угодил в ловушку.

Снова заскрипела половица, и он, даже не напрягая слух, уловил сопение. Кто-то таился во мраке… Возможно, ждал сигнала…

Справа под дверью появилась желтая полоска. Вор напрягся, выставил перед грудью долото — остро заточенное, оно сойдет за кинжал, если придется защищать свою жизнь. Дверь резко распахнулась. За ней стояли люди с факелами и фонарями. Пламя ярко освещало равнодушные, нисколько не удивленные лица.

Долото полетело на пол — сопевший во тьме человек с дубиной давно рассчитал удар. В грудь вора уперся клинок. Почти к самому лицу приблизился факел.

— Это он, — блеклым голосом сообщили хозяину дома.

— Ну так вот, выехали, значица, мы за ворота, добрались до лесочка — его отсюда видать, с южной башни, — рассказывал мечник, баюкая на коленях правую руку; рану под грязной повязкой жгла подозрительная мазь, второпях наложенная пьяным коновалом. — Добрались, значица, а навстречу — шасть из-за деревьев! Здоровенные лбы, такими хоть заместо таранов ворота крепостные просаживай. У каждого топор, что твой жернов, на башке шлеп с прорезями для глаз, а на щите трое таких, как ты, влежку уместятся, провалиться на этом месте, ежели вру! Бегут на нас и ревут, с деревьев аж листья сыплются. Ну, тут мы им и задали перцу!

— Ага, задали, — ухмыльнулся Конан и повел рукой вокруг себя — на площади у ворот вповалку лежало около двух десятков мертвых охранников, которых перевезли в Шадизар с лесной опушки, где неизвестная шайка подстерегла караван Халима Баши. Самого Халима, угодившего под разбойничьих топор, его родственники забрали еще утром.

— Так я ж тебе об чем толкую, — не обиделся раненный, — этакие бугаи и без топоров накинутся — цел не будешь! Да ты и сам погляди, вон они валяются.

Конан покосился туда, где лежали бандиты. Он уже видел их, сам помогал грузить на телеги изрубленные тела. Да, парни как на подбор, и рожи у всех зверские, встретишь такого в темном переулке — еще неизвестно, уйдешь ли живым. Он поражался их храбрости — всемером, да против доброй полусотни! И зачем? Ну, отбили бы караван, так куда после деваться с «горячим» товаром? В лесочке не спрячешь — уж больно мал лесочек-то. А кругом — голая степь, и сотник городской стражи вмиг отрядит погоню на быстрых конях, и с солдатами обязательно поедут родичи Халима Баши — не допустят, чтобы разбойники откупились от блюстителей закона.