Ольга Григорьева - Берсерк

Они напали внезапно. Узконосая, просмоленная лодья вынырнула из-за горки и ткнулась носом в берег. Первыми ее заметили играющие на мелководье мальчишки.

– Урмане! Урмане! [1]– шлепая руками по бегущим от корабля волнам, заголосили они. Я оторвалась от розовой, с белыми прожилками ракушки и поглядела на пришлых.

Таких больших, похожих на хищных рыб кораблей мы еще не видели. Восхищенно разинув рты, малыши смотрели на сбегающих по веслам бородатых мужиков. Незнакомцы казались странными, но лишь самые несмышленые из нас, громко вереща, кинулись к печищу, а остальные сбились стайкой и продолжали глазеть на диковинный корабль. Я тоже. Пришлые нравились мне.

– Ух ты, какие… – сжимая мою ладонь, прошептал младший брат Савел. – Будто Магуровы [2]воины…

Я даже не взглянула на него. Я еще не доросла до девичьих забав и вместо поневы [3]носила длинную рубашку, но уже умела отличать урманские драккары от наших насадов [4], хотя в Приболотье и те и другие появлялись нечасто. Приходили лишь в поисках укромного местечка, чтоб спокойно залечить раны или залатать дыры в бортах своих плавучих домов. Но эти пришельцы отличались от прежних, а их драккар даже издали выглядел так, что хоть завтра в поход. Зачем же они пришли?

– Дара…

Я обернулась. Помаргивая хитрыми, чуть скошенными к веснушчатому носу глазами, на меня уставился сын Старейшины Вакся.

– Дара, – заискивающе повторил он. – Спроси, чего им надо.

Легко сказать – спроси! При взгляде на чужаков у меня перехватывало дыхание и пропадал голос. Однако мальчишки ждали – как-никак, а я была самой старшей. Еще не хватало показать им свой страх! Тогда прощай мои игры в войну и охоту – засмеют и отправят к остальным девчонкам – нянчить кукол да варить каши из мелкого речного песка.

Я проглотила застрявший в горле ком, шагнула навстречу незнакомцам и неожиданно хрипло выкрикнула:

– Вы кто?!

Урмане не ответили. Они надвигались молча, сосредоточенно, будто глухие, и тогда мне стало по-настоящему страшно. Вспомнились слова матери о злых находниках с моря, но раньше пришлые всегда отзывались на оклик, случалось даже дарили какие-нибудь удивительные подарки, и предостережения матери казались пустячной заботой. До нынешнего дня…

Почуяв неладное, мальчишки сбились вокруг меня и взволнованно загудели.

– Я домой пойду, – сказал кто-то дрожащим голосом.

– И я… . – И я…

– Дара, – потянув меня за руку, жалобно прошептал Савел. – Пойдем, а?

Он был прав, но мои ноги будто вросли в вязкую береговую глину. Дрожащей рукой я отпихнула его:

– Ступай.

– А ты?

– Я потом.

Раньше страх лишь придавал мне прыти, как той весной, когда сумела убежать от разъяренного лося, но теперь я не могла сделать ни шагу. Казалось, урмане не были людьми, и я чуяла это в их плавных движениях, суровых лицах, в мертвых – теперь уже было видно – пазах. «Бежать, бежать, бежать», – колотилась настойчивая мысль, но кто-то, гораздо старше и мудрее меня приказывал оставаться на месте. «Будто дикие звери, они пойдут по твоему следу и отыщут твой дом, – говорил этот голос. – Они пришли за тобой и не отступятся. Умри достойно не предавай родичей. Стой!» И я стояла. Лишь зажмурилась, чтоб не видеть, но, чуя нелюдей, земля вздрагивала под их ногами, и я знала, где они, еще до того, как почувствовала на плече чужую руку и услышала лающий голос:

– Где твой дом?

Сильная мужская ладонь вдавила меня в землю. По колено, по пояс, будто сама Смерть Морена держала мое плечо!

Сопротивляясь ей, я помотала головой.

– Открой глаза, словенская тварь!

Меня швырнули на землю. Знакомый запах травы защекотал ноздри и тут же сменился привкусом тающей во рту крови, но боли не было, только страх.

– Где твой дом? – снова спросил чужак. Я всхлипнула, сжалась в комок и прикрыла голову руками. Сапог урманина отбросил меня к кустам. Ветви старого ольховника ударили по лицу, какой-то сук пропорол кожу и вонзился в бок. Я закричала. Мне хотелось позвать на помощь мать или отца, но страх спутал слова и вырвался наружу пронзительным звериным воем.

Урмане гомонили. Я приоткрыла глаза. Тот, что бил меня, – высокий, бородатый воин, с темными волосами, – рычал и рвался к моему убежищу, а другие останавливали его и указывали в сторону нашего печища. С берега не было видно плоских, поросших травой крыш и ухоженных лядин, но примятая сбежавшими мальчишками трава ясно указывала чужакам путь. Теперь я не сомневалась, что именно о таких находниках рассказывала мне мать, не пуская к реке…

Пятясь, я залезла под свисающие до земли зеленые ветви ольховника.

– Нет! Она покажет мне дорогу! Сама! Вырвавшись из державших его рук, чернобородый потянулся ко мне. Склоненное лицо урманина побагровело и стало похожим на большую, красную свеклу. Я забилась так глубоко, что ему пришлось встать на колени. Наверху гортанно засмеялись. Должно быть, приятелям чернобородого казалось смешным видеть его на коленях. Разозлившись, он коротко выругался. Его растопыренные пальцы шарили по воздуху возле самого моего лица. Одурев от страха, я по-волчьи взвыла и вцепилась в них зубами. Стать бы мне настоящим волком! О-о-о, тогда этот проклятый чужак дорого заплатил бы за мой страх, но я оставалась всего лишь маленькой славянской девочкой. Что привычному к ранам воину мои укусы? Урманин вытащил меня из укрытия и ударил по губам рукоятью меча. Зубы не разжались – раскрошились… В глазах потемнело. От второго удара я еще успела прикрыться, но потом они посыпались так часто, что прикрываться уже не имело смысла. Сквозь шум в ушах я слышала одобрительные выкрики урман, а за кровавой пеленой различала их искаженные лица. Боль, страх и стыд были невыносимы, и мне захотелось убежать от злых, так похожих на людей морских духов, вернуться к людям, туда, где согреют, утешат, уймут боль. Призывный голос матери заглушил хохот урман, ласковая рука отца выплыла из кровавой завесы и поманила к родному порогу…

Я поползла домой. Не помню как… Временами мокрая, словно после дождя, трава сменялась глинистой жижей, а по плывущим перед глазами кустам я узнавала знакомые места – самый чистый ручей в Приболотье, из которого брали воду для лечения хворей в животе; похожая на звериную, извилистая охотничья тропка; утоптанный овражек у ворот…

– Мама, – цепляясь за городьбу, позвала я и провалилась в темноту.