Андре Олдмен - Древо миров

Нергал бы задрал эту кошку! Под ногами чавкает, брызги зловонной жидкости летят на подол кафтана, и шитье, скромное, но со вкусом исполненное, давно скрылось под налипшей грязью. Не говоря уже о сапогах. Добрая кордавская кожа задубела от нечистот, подошвы сожрала едкая дрянь. И вонь… Она забирается в ноздри, подобно клубку мелких червей, и разъедает нутро, язвит и разъедает…

Эм сибро тена бардег! Нет ему дела до вони. Нет ему дела до грязи, хлюпающей под ногами, нет дела до сапог и платья. Эм тена бардег сина!

Но кошка, эта проклятущая кошка, достойна вечных мук, Нергал ее задери!

Не он ли приготовил для нее покрытый лаком ларец, не он ли положил внутрь подстилку из сухой травы, не он ли снабдил неблагодарное животное пищей на три дня: хлебом, напитанным водой из чаши Митры, и кашей вперемесь с жареными потрохами? Ларец был заказан у Жакоба Коротконогого, лучшего мастера Плотницкого Конца, а лак он сам купил у аргосского купца, заплатив втридорога. И одиннадцать отверстий были просверлены по всем правилам, и трубки надежно соединили их с поверхностью земли, так что кошка могла свободно дышать. Три дня, а вернее, всего лишь три ночи надлежало просидеть животине там, где ее зарыли: на перекрестке трех дорог в двух лигах от Тарантии, и тогда…

Богуз невольно выругался и тут же вновь произнес заклинание, отрешающее от мирской суеты. Душившее его негодование старался подавить, страшась утратить остатки сил.

Писк и скрежет за ближайшим поворотом заставили его ускорить шаг. Серый комок теплой, дурно пахнущей плоти таился за пазухой, и Богуз невольно поглаживал узкие головки, забыв о том, что твари могут в любой миг прокусить ладонь маленькими острыми зубами даже сквозь перчатки.

О Нергуз, истинный бог всех магов! Слуга твой покорен, но, право, слишком длинны пути, ведущие к тебе!

Случилось так, что пастухи, гнавшие своих овец на пастбище, проходили, по своему обыкновению, через этот перекресток. Собаки их принюхались и учуяли запах кошки; они быстро нашли место, где она была зарыта, и принялись скрести и рыть землю своими когтями, как если бы нашли крота, — да с таким рвением, что, как рассказывают, пастухи не могли согнать их с места. Увидев сие, их хозяева приблизились и услышали кошачье мяуканье, доносившееся из-под земли. Это повергло их в крайнее изумление. И, видя, что собаки продолжают скрести землю, один из пастухов, бывший расторопнее других, пошел и рассказал об этом судейщику в ближайшей деревне, а тот послал мальчишку в город, за дознавателями.

И, прибыв, дознаватели велели копать и вскоре докопались до ларца с одиннадцатью отверстиями и до кошки, сидевшей внутри. Люди, пришедшие из любопытства, были весьма озадачены, но только не дознаватели, ибо они всегда знают, до чего докопались и что в таких случаях следует предпринять…

Они отнесли ларец в город, к месьору Шатоладу, и он, кривя свои тонкие губы в зловещей гримасе, тут же приказал собрать к себе плотников и грозно их вопрошал: кто сделал ларец? И кто был заказчик? Плотники молчали. Только Жакоб Коротконогий сознался, что сколотил ларец он, но, видит Митра, лаком его не покрывал и отверстий не сверлил, а совершил сие не иначе как заказчик — чернокнижник Богуз с улицы Вздохов.

Он так и сказал — чернокнижник — этот ничтожный Жакоб, за что душе его вечно скитаться по Серым Равнинам и не видать Садов Иштар.

Богуз сплюнул под ноги в зловонную жижу и не стал произносить волшебных формул, ибо против дознавателей, как известно, чародейство бессильно. Разве что стигийская магия, но стигийской магией он не владел.

Хотя его умения хватило на то, чтобы, взболтав воду в медном тазу и кинув туда пару пригоршней ведун — травы, увидеть потное лицо плотника Жакоба, который клялся и божился, что не знал, для каких целей мастерил он ларец. Зря старался Жакоб, ибо Шатолад, как всем известно, на слово не верит. И, подвергнутый пытке огнем, сознался Коротконогий, что не иначе как для темного колдовства мастерил он лаковый ларец, ибо ведал, кто был заказчик. Кроме того, он выдал еще шестнадцать человек, занимавшихся колдовством, но Богуз не стал смотреть в своем волшебном тазу — правда ли то были чародеи: в конце концов, чернокнижников сжигали возле Железной Башни дюжинами, и не в том заключалась суть.

А суть заключалась в том, что кошка была безвозвратно потеряна, и надеяться на повторение обряда с закапыванием не приходилось.

Серым весенним утром сидел он, маленький и сгорбленный, в своей холодной высокостенной комнате без окон и размышлял. Времени у него было мало. Вернее, его не оставалось совсем. Стражники уже натягивали сапоги, чтобы, протопав по мостовым столицы, ударить железными перчатками в створки его дверей. Ударить с ленцой и скукой: слишком часто брали они колдунов, слишком уверились в своей силе, даруемой Братией, и неинтересно им было, что там, за дверью…

О Нергуз!

Он не считал себя достойным лицезреть даже носки Его сандалий! Старый Бартальдо имел наглость утверждать, что наколенники Господина пылают, подобно огню в горне — где тот Бартальдо? А Власио, мерзкий лишай, болтавший, что постиг Его Дыхание, а на поверку прельстивший приворотным зельем не одну дюжину женщин и девиц, — где тот Власио? Прах и пепел, вздымаемый ветром у подножия Железной Башни…

Нет, он не собирался становиться прахом. Во всяком случае — пока.

Он искал замену проклятой кошке, ворошил страницы древних книг и метался по комнате, разматывая ветхие свитки. Он плевал в реторты, бросал порошки на огонь и деревянными ложечками, зажатыми в подрагивающих узловатых пальцах, подмешивал булькающие, извергающие бледные искры отвары.

Сгорела не одна свеча, но он нашел решение.

И пока стражники, завернув по дороге в трактир, допивали брагу из кожаных кружек и сыто рыгали, готовясь отправиться исполнять скучную службу, чернокнижник, облачившись в парадное платье, давал наставления ученикам.

Наставления были просты: дверь никому не открывать, сидеть тихо и вещи в доме не портить.

Потом он спустился в подвал, отвалил в сторону бочку, в которой никогда не было вина, открыл маленькую дверцу и, шаркая подошвами, спустился в подземелье.

И окунулся в клоаку Тарантии, столицы великой и славной Аквилонии, — окунулся в буквальном смысле, провалившись сразу же по пояс, ибо дверца вела в сточную систему, вырубленную в недрах горы во времена оны и забытую нынче столь же основательно, как Столпы Ахерона или Сердце Аримана.