Джон Робертс - Конан и сокровища Пифона

Внезапно дверь распахнулась, и Конана ослепил яркий свет высоко поднятого факела. Прямо перед ним, распростертое на полу, лежало ужасное тело. Это скорее человек, чем обезьяна, но его низкий лоб, огромная челюсть с выпирающими клыками, а также слишком длинные руки и короткие кривые ноги — все выдавало его родство с дикими обитателями джунглей. Все тело было покрыто короткими темно-рыжими волосами. Некоторое сходство с человеком ему придавали штаны из грубой кожи и кованые медные щитки, закрывавшие руки.

— Киммериец!

Конан заметил, что факел держит в руке священник Сетмес. Он осветил мертвое тело:

— Ты убил Тога!

— Иначе бы он задушил меня, — сказал Конан, потирая шею. За спиной жреца он разглядел еще по крайней мере две такие же обезьяноподобные тени. Потом факел оказался у самого лица Конана.

— И ты еще пожалеешь, что этого не произошло. Я ведь могу передать тебя в руки судей, а они будут несказанно рады заполучить Амру-пирата, которого, правда, уже давно считают погибшим.

— Но ты этого не сделаешь, — прорычал Конан.

— Эй, свяжите этого негодяя, — бросил тот через плечо.

Из-за спины хозяина показались две гориллы, но Конан уже пришел в себя. Силы неравны, одного такого вполне хватит на десятерых. Конан вспрыгнул на подоконник и через секунду уже был внизу. Ловко вскочив на ноги, он бросился к реке.

— Взять его! — прогремело сверху, и Конан услышал, как на землю следом за ним тяжело прыгают люди-гориллы. Конан бежал, мрачно усмехаясь на бегу, он знал, что на таких коротких кривых ногах, как у этих обезьян, не догнать стремительного и быстрого киммерийца, привыкшего к извилистым горным тропам. Он понимал также, что жители города беспомощны в ночной тьме, которая для него почти то же самое, что дневной свет.

Киммериец летел, стараясь избегать широких улиц, ныряя в переулки и темные проходы. Безошибочное чувство ориентации вело его к реке. Вот наконец и набережная. Тем немногим пешеходам, что попадались ему на пути, совсем не хотелось чинить препятствия могучему незнакомцу, который бежал что было сил. Не останавливаясь ни на секунду, Конан с разбегу бросился в реку и поплыл, рассекая воду резкими движениями. Он греб изо всех сил, черный плащ струился по волнам. Он не стал терять времени на берегу, чтобы раздеться. Доплыв примерно до середины реки, Конан замедлил движение и обернулся к берегу, прикрывая голову складкой плаща, так, что оставалась только узкая щель для глаз. Он различил на берегу чьи-то смутные очертания. Они как будто старались что-то разглядеть на поверхности воды, но факелов не зажигали и не звали на помощь. Все это очень странно, и Конан решил, что жрецу Маата, кем бы ни был этот Маат, неинтересно привлекать к своим делам внимание властей.

Через несколько минут тени растворились в ночной темноте. Конан медленно поплыл к острову, но на берег подниматься не стал, а вместо этого направился к кораблю. Ночного часового чуть было не хватил удар, когда над планширом показалась черная фигура киммерийца.

— Конан! — чуть не задохнулся тот. — А я думал, это какое-то морское чудовище пришло по мою душу!

Скинув плащ, киммериец развесил его на рее. Ночной воздух приятно овевал тело.

— Почему ты не приплыл в лодке и не предупредил о своем приближении как полагается? — спросил часовой.

Конан не соизволил ответить.

— Я буду спать здесь, — сказал он вместо этого.

— Подрался с кем-то на острове, да? Ну что ж, устраивайся вон там, в рундуке. Если тебя кто спросит, скажу, что ничего не знаю.

Конан добрался до рундука и, приподняв тяжелую крышку люка, залез внутрь, где устроился на свернутом парусе. Он попытался было обдумать все то, чему стал свидетелем, но усталость уже опустила на него свою тяжелую руку, и вскоре он крепко спал.

— Эй, Конан, ты здесь? — Казалось, он только что лег, но голову Вульфреда, маячившую над Конаном в квадрате люка, освещали яркие солнечные лучи, придавая его рыжей бороде и волосам сходство с нимбом.

— Да, здесь, — отозвался Конан. Его голос прозвучал тихим хрипом. В пылу драки и погони он и не заметил, как серьезно повреждено горло. Конан сел, и шея заболела так сильно, что он едва мог повернуть голову. Он наполовину высунулся из люка.

— Сколько мы еще здесь стоим? — спросил он.

— Мы почти готовы к отплытию. Я тебя ждал и уже начал терять терпение, но тут Махаба говорит, что ты ночью приплыл на корабль и спишь в рундуке. Куда же ты… О Имир! Тебя что, схватили и повесили? Шея у тебя точь-в-точь того же цвета, что и волосы!

— Я боролся с питоном, — ответил Конан. — Стигийский лоцман здесь?

— Еще не пришел. Я могу дать сигнал, что мы готовы к отплытию, и он будет здесь через несколько минут.

— Скажи-ка, а когда он покинул корабль? — спросил Конан, укрываясь в темноте люка.

— Да что все это значит? — В голосе капитана слышалось возмущение.

— Пока не могу тебе сказать, — ответил киммериец, — опусти люк.

С недовольным видом ванир повиновался, и Конан опять оказался в темноте. Он слышал, как с треском и скрипом заработала лебедка, поднимая якорь из мутной воды гавани. Потом по сухому скрежету он догадался, что к кораблю вплотную подошла лодка, в которой прибыли стигийский лоцман и его команда. Спустили весла, и корабль медленно поплыл. Конан слышал, какие приказы лоцман отдает гребцам, которые ничего не видят. Корабль медленно двигался, лавируя между подводными ловушками.

Через некоторое время весла убрали, и Конан ощутил легкий толчок — это к кораблю опять подошла лодка. Прошло несколько минут, и люк открылся снова.

— Они ушли, Конан, — сказал Вульфред. — Можешь выбираться отсюда.

Стараясь не повредить шею, киммериец осторожно поднялся на палубу. Корабль медленно плыл по волнам, а вся команда с любопытством уставилась на Конана. Не обращая на них внимания, Конан обернулся назад, желая удостовериться, что лоцманская лодка уже далеко. А она уже входила в гавань. Они оставили позади большой порт Кеми. Довольный этим, Конан огляделся вокруг, но аквилонцев нигде не было видно.

— Так ты объяснишь наконец, что все это значит? — спросил Вульфред.

— Потом, — ответил Конан. — Поднимайте-ка паруса, надо убираться отсюда.

Вульфред отдавал приказания, матросы схватились за весла. Конан и сам включился в работу, не жалея сил, так велико было его желание уйти отсюда как можно быстрее; и вскоре латинские треугольные паруса уже вились на мачтах, сначала безжизненные, потом — крепкие и упругие от наполнившего их бриза. «Морской тигр» продолжал свой путь на юг, к неизвестным берегам.

В тот же день из порта Кеми вышел длинный черный корабль. Оказавшись в открытом море, он поднял черные паруса и взял курс на юг. На вершине фок-мачты развевался золотистый флажок с изображением трезубца, заключенного между рожками полумесяца.