Сергей Волков - Чингисхан-2. Чужие земли

Он смеется.

– Гомеостаз – способность популяции поддерживать определенную численность своих особей длительное время. Обскуративная фаза – одна из финальных в развитии того или иного народа.

– Одна из? То есть существуют и другие?

– Конечно. Есть еще мемориальная фаза. Это состояние этноса после фазы обскурации, когда отдельными его представителями сохраняется культурная традиция. Память о героических деяниях предков продолжает жить в виде фольклорных произведений, легенд. Народы утеряли активность, но богатый былинный эпос говорит нам об их былой славе. Например…

– Не надо «например», – перебиваю я профессора. – Ты лучше скажи: вот наш СССР – это какая фаза?

– Ты некорректно ставишь вопрос. Нельзя рассматривать события последних десятилетий в отрыве от развития русского суперэтноса, возникшего в пятнадцатом веке. А он сейчас находится в фазе надлома.

– Дурацкое слово какое-то – надлом.

– Ну, дурацкое – не дурацкое, а это так. Фаза надлома – это резкое снижение пассионарного напряжения и увеличение доли субпассионариев. Императив: «Мы устали от великих свершений». К тому же у нас есть объективная причина: три революции, Гражданская и Великая Отечественная войны выбили огромное количество пассионариев. Теперь основная масса населения страны – обыватели, мещане. Люди больше думают не о Родине, а о себе. О своей норке. О колбасе. Таких, как ты – мало.

Таких, как ты… Поправив рюкзак, я поудобнее перевешиваю трофейную М-16 и углубляюсь в раздумья. «Таких, как ты» – это каких? Значения слова «пассионарий», постоянно употребляемого Нефедовым, мне все же не до конца понятно. Монгольские «люди длинной воли» – тут все просто. А я? Стал бы я таким, каков есть сейчас, если бы не серебряная фигурка из шкатулки? Совершенно точно – нет.

Как сложилась бы моя жизнь, не появись в ней конь? Да все просто: я бы, скорее всего, сделал предложение Наде, вошел в Олимпийскую сборную и сейчас готовился к свадьбе, Олимпиаде и заканчивал третий курс. Что в этом мещанского? Обычная жизнь. Как у всех.

И вдруг у меня в голове возникает короткое слово: «отец». Я его совсем не знаю, но ведь он-то как раз не стал существовать «как все». Он-то свою жизнь изменил резко и жестко! Понял, что не может больше жить с матерью – и ушел. Не побоявшись родительских проклятий, осуждения знакомых и прочего. Как не боялся совершать подобные поступки Темуджин.

Получается, отец – пассионарий? Этот вывод мне не нравится. Все же пассионарий – это не только «человек длиной воли», а отец – просто эгоист. Наверное, ключевой момент в пассионарности – способность пожертвовать собой ради других, бросить все ради ДЕЛА, а не ради собственного благополучия и комфорта.

– Ты чего приумолк? – не оборачиваясь, спрашивает Нефедов. – Голова как? Не болит?

– Нормально.

Про голову он спрашивает не случайно. После той битвы у стен Махандари я несколько дней мучился жестокими головными болями. Контузия. Или, говоря медицинским языком, общее поражение организма вследствие резкого внешнего механического воздействия. В моем случае таким воздействием стала ударная волна от взрыва пороховой бомбы.

Собственно, после взрыва бой закончился. Бомба убила семерых кашгарцев, остальных посекло камнями, опалило огнем, оглушило и подоспевшие дружинники во главе с князем саблями и ножами добили их, полностью истребив весь отряд.

Меня спасло то, что я стоял не на самом гребне вала и взрывная волна, отразившись от земляной насыпи, ушла вверх. Жрец Риши тут же объявил случившееся «чудом пророка Пилилака». Меня на руках отнесли в Махандари и почти сутки окуривали дымом священных костров, изгоняя из тела демона беспамятства. Все это время князь, Телли, жрец и Нефедов не отходили от меня, а остальные маханды молились богам, чтобы пророк выжил.

Очнувшись, я первым делом велел собрать все трофеи. Оказалось, что трупы врагов вместе с оружием и всеми вещами уже зарыты в «поганой яме». Своих мертвецов маханды сжигают, хороня пепел в курганах или каменных могилах, а чужаков попросту закапывают. Пришлось настоять на эксгумации – для дальнейшего похода нам нужно было оружие и снаряжение.

С комбинезонами вышла промашка – маханды так издырявили мертвецов, что их одежда превратилась в лохмотья. Выбрав пару более-менее целых рюкзаков, собрав патроны и пристреляв две наиболее сохранных М-16, я объявил, что пророк Пилилак и его слуга отправляются в дальний путь. Конь звал меня, не давал спать, слал видение за видением. И днем, и ночью в ушах стоял несмолкаемый шепот: «Долина Неш. Иди в долину Неш…».

На прощание князь Атхи устроил богатый пир в мою честь и подарил тот самый кинжал, которым я расковыривал днище бочки с порохом. По махандским обычаям это была высшая честь – принять оружие из рук самого князя. Нефедов получил куда менее ценный, с точки зрения обитателей Махандари, подарок – всего лишь мешочек с драгоценными камнями.

В ответ я одарил этих людей «заветами пророка Пилилака», тут же занесенными на скрижали мудрости. Заветы были очень просты: «учиться военному делу настоящим образом», то бишь постоянно упражняться в стрельбе и боевых искусствах; «кадры решают все», что означало подбор на ключевые должности людей не по степени родства с князем и знатности происхождения, а по способностям; «миром правит информация» – тут я просто объяснил старейшинам и князю, что без разветвленной системы далеко вынесенных постов, связанных с Махандари через гонцов, следующий отряд тех же кашгарцев уничтожит племя. «О враге вы должны знать за несколько дней до того, как он приблизится к вашим границам, – сказал я махандам. – Тогда у вас будет время подготовиться и встретить его во всеоружии».

Тропа идет по скалистой гряде, петляя между утесов. Она то ныряет в расселины, то вьется над обрывами. Иногда ширина ее не превышает ладони. Слева – отвесная стена, справа – бездна, над головой – облака.

Мы в пути второй день. Перевал Сломанных ребер совсем рядом. Там кончаются владения махандов и начинается спуск в проклятую долину Неш, из которой еще никто не возвращался. Так гласит легенда, рассказанная нам старцем Риши.

Воля, подстегиваемая конем, ведет меня вперед. Душа же стонет и плачет. Душа хочет вернуться, потому что сердце мое живет там, за серыми стенами Махандари, в доме князя Атхи.

Телли…

Как я хотел остаться с ней! Каждый день, каждый час видеть ее лицо, прикасаться к золотым волосам, слышать ее голос… Но Нефедов прав – мы не можем быть вместе. И дело тут даже не в том, что я – советский гражданин, а она – дочь князя племени махандов, застрявшего не то чтобы в средневековье, а вообще в каких-то невообразимо далеких временах, когда мир был еще юн.