Джеральд Старк - Волчья башня

— Двери-то ведь и выломать можно… Ну помер человек, что с этим поделаешь? Знаете, сколько этой ночью народу полегло?

— Знаю, — глуховато донеслось из-за створки, заставив младшего караульщика от неожиданности прикусить язык. — Обождите еще немного… я скоро выйду.

Вопреки догадкам гвардейцев, Ренисенб эш' Шарвин не творила ничего из приписываемых ей жутких козней. Она просто сидела на давно охромевшем табурете, порой ежась от холода. Чадивший факел, воткнутый в бронзовое кольцо на стене, освещал сводчатый потолок, стены с влажными потеками и лежавший на двух сдвинутых вместе скамьях продолговатый предмет, весьма схожий с зашитым в погребальный саван человеком. Магичка разрезала и откинула в сторону кусок холста, закрывавший голову, и упрямо вглядывалась в застывшее, удивительно спокойное лицо с прикрытыми глазами.

Наконец она сдалась, пробормотав на своем родном наречии:

— Довольно. Чудес не бывает. Мертвое должно пребывать мертвым, и когда-нибудь мы все встретимся на одном перекрестке. Обещаю, что приду туда не одна.

Колдунья с трудом встала, дуя на озябшие руки. Подошла к скамье, намереваясь прикрыть лицо мертвеца холстиной, но так и не решилась этого сделать — сколько она знала Грайтиса Дарго, тот всегда предпочитал видеть любую приближающуюся опасность.

Госпожа Ренисенб уже стояла у дверей, отодвигая тяжелый засов, когда случилось то, чего она напрасно ждала почти всю ночь.

Младший стражник, мельком глянувший через плечо женщины, икнул и попятился, беззвучно открывая и закрывая рот. Его старший сотоварищ, втаскивавший в каземат сооруженные из пары жердин и старого мешка носилки, замер в этом неуклюжем положении, каким-то животным нюхом уловив позади себя легкое движение. Коротко треснула рвущаяся ткань, стукнула по полу ножка качнувшейся скамьи, невнятный, охрипший голос озадаченно спросил: «Где я?», и бесцельно шарившая в воздухе рука наткнулась на край носилок.

Рука выглядела вполне обычно — если не считать легкой синеватости на кончиках пальцев и ногтей. Гвардеец, впрочем, таких мелких подробностей не разглядел — ему показалось, будто он держится не за шершавую древесину наскоро обструганной жерди, а сдуру цапнул обледенелый стальной прут. Или раскаленную докрасна кочергу.

— Мальчик умер, — тихо сказали рядом. — Младший сын твоей сестры. Два года назад. Вильгарская трясина. Он оступился, и его затянуло в болото. Не говори сестре. Пусть думает, что он решил убежать из дома и жить своей жизнью.

Стражник шарахнулся в сторону, одновременно пытаясь выругаться и воззвать к богам. Грайтис пристально смотрел через полутемную комнатушку на магичку, изо всех сил вцепившуюся в ободверину и заклинавшую себя не терять сознания.

— Это ты меня звала, да? — спросил ширриф. — Я все время слышал, но не мог ответить. Меня уносило течением реки, а ты стояла на берегу и кричала, что запрещаешь мне умирать. Рени, пожалуйста, не молчи. Мне все время мерещатся какие-то жуткие кошмары, и я больше не понимаю — сон вокруг или явь. Ты мне снишься? Или ты пришла со мной попрощаться? Неужели ты тоже умерла? Рени, скажи хоть что-нибудь, хоть одно слово!..

Никакой встречи давних друзей, само собой, не получилось. Во-первых, обстоятельства не располагали, во-вторых, король Аквилонии и Дженна Канах удрученно подметили, что никому, включая магов, не удается одержать верх над временем. В суматохе дней как-то забывалось, что Тотлант из Луксура, придворный волшебник короля Пограничья — такой же смертный, как все прочие. Мысленно Зенобия прикинула, сколько же лет стукнуло магику. Получившееся число изрядно переваливало за полсотни. Прошедшие годы, не осыпали его голову сединой (будучи уроженцем Стигии и соблюдая давние традиции своей родины, Тотлант предпочитал срезать волосы под корень), но наделили лишним десятком морщин, добавили постоянной озабоченности выражению лица и изрядно притушили насмешливо-бодрый огонек, искрившийся в черных глазах волшебника. Он становился просто стареющим, уставшим человеком, обремененным не только высокой должностью при дворе, но еще и постоянными заботами о делах созданной им магической школы.

Что же до носителя кожаной маски, откликавшегося на имя Хасти Рабирийца (являвшимся невесть когда и кем придуманным сокращением его полного имени Астэллар), то его своеобразная внешность не претерпевала никаких изменений — ни к худшему, ни к лучшему — вот уже на протяжении доброй половины столетия. Секрет такого постоянства крылся в ремесле Хасти (каковой, по утверждениям знающих людей, вполне мог считаться сильнейшим из магов нынешнего времени) и еще кое в каких удивительных причинах, известных малому числу его близких знакомых. Все они хором утверждали: лучше не пытаться вызнавать тайны рабирийца и постараться смириться с тем, каков он есть. Королева Аквилонии, к примеру, считала, что Эллар по нраву и манерам чрезвычайно напоминает старого вояку в отставке — брюзгливого, нелюдимого, ехидного и высокомерного.

Однако увиденное подле Бронзовых ворот столицы Пограничья и по дороге к коронной Цитадели, кажется, поразило и его — Хасти после краткого приветствия не произнес ни единого слова, только угрюмо косился по сторонам единственным уцелевшим глазом. Начавший же расспрашивать Тотлант оборвал себя на полуслове, стоило ему заметить свернувшийся на обочине труп убитого оборотня — первый из попавшихся магику на глаза в Вольфгарде — и далее уже молчал, лишь недоверчиво качая головой при виде очередной жертвы пронесшегося бедствия.

Молчаливая кавалькада, несколько увеличившись в размерах, потянулась обратно. Замыкала шествие громыхавшая по мостовой повозка, позаимствованная у одной из разоренных лавок Летнего Торжища, куда уложили тело покойного дознавателя Рэфа. Рядом с тележкой, прихрамывая и держась за низкий бортик, ковыляла Нейя Раварта. Она, похоже, отчасти понимала, куда ее ведут, но упрямо отказывалась занять место на лошади позади одного из гвардейцев.

Мимо проплывали дома, порой накрепко запертые изнутри, но чаще — с сорванными ставнями и болтавшимися на одной петле дверями, черными провалами окон, с пятнами крови, расплывшимися на досках крыльца, вытоптанными палисадниками и опрокинутыми изгородями.

Пусть скогры боялись, открытого огня, но при их нападении на очередное жилище частенько случалось так, что опрокинувшаяся лампа либо разлетевшиеся из перевернутой жаровни угли воспламеняли устилавшую пол солому или плетеный коврик, и пламя быстро охватывало деревянные усадьбы. В Восходном квартале и посейчас что-то продолжало гореть — порывы ветра приносили едкий запах гари и оседавший на стенах серый пепел.