Роберт Говард - Конан Классическая сага

Тыл замыкали наемники, тысяча всадников и две тысячи копьеносцев. Высокие кони кавалерии казались дикими и крепкими, как их всадники. Они не делали ни курбетов, ни прыжков. У воинов, этих профессиональных убийц, ветеранов кровавых кампаний, был мрачный деловой вид. Закованные в кольчугу с головы до пят, они носили свои шлемы без забрал поверх кольчужных назатыльников. Их щиты не были украшены, их длинные пики были без флажков. У седел были приторочены боевые топоры или стальные булавы, и у каждого воина на поясе был широкий меч. Копьеносцы были вооружены очень похоже, только вместо коротких легких пик всадников у них были длинные тяжелые пики.

То были люди многих рас и многих преступлений. Среди них встречались высокие гиперборейцы, худые и ширококостные, медленные на слово, но скорые на драку; рыжеволосые гундерцы с северо-западных холмов; чванливые отступники из Коринфа; смуглые зингаранцы с колючими черными усами и бешеным темпераментом; аквилонцы с далекого запада. Но все, кроме зингаранцев, были гиборейцами.

Позади войска шел верблюд в богатых попонах, ведомый рыцарем на боевом коне и окруженный группой воинов, вооруженных пиками, из охраны королевского дворца. На шелковой подушке сиденья ехала стройная фигура, закутанная в шелк, при виде которой народ, всегда помнящий о королях, снял шапки и разразился приветственными криками.

Конан Киммериец, которому было непривычно и неудобно в рыцарских доспехах, неодобрительно уставился на украшенного верблюда и заговорил с Амальриком. Тот ехал рядом с ним, великолепный в кольчуге, прошитой золотом, с золотым щитком на груди и в шлеме с развевающимся гребнем из конского волоса.

— Принцесса едет с нами. Она гибкая, но все равно слишком нежная для такого дела. В любом случае ей придется снять свои шелка.

Амальрик шевельнул светлыми усами, чтобы скрыть усмешку. Очевидно, Конан полагал, что Ясмела собирается взяться за меч и принять участие в сражении, как часто делали женщины варваров.

— Женщины гиборейцев не сражаются, как ваши киммерийки, Конан, — сказал он. — Ясмела едет с нами, чтобы наблюдать за битвой. Между нами говоря, — он наклонился к Конану и понизил голос, — я полагаю, что принцесса просто боится оставаться одна, без защиты. Она боится…

— Восстания? Так может проще повесить десяток горожан, прежде чем мы выступим…

— Нет. Одна из ее девушек проболталась о том, что Нечто явилось во дворец ночью и перепугало Ясмелу до смерти. Это дьявольское колдовство Нэтока, у меня нет сомнений! Конан, это нечто большее, чем плоть и кровь, с которыми мы сражаемся.

— Ладно, — проворчал киммериец. — Лучше встретить врага, чем ждать, пока он придет.

Он бросил взгляд на длинную вереницу повозок и обоза, собрал поводья в закованной в броню руке и привычно сказал присказку наемников:

— Ад или добыча, друзья — вперед!

Тяжелые ворота Хорайи закрылись, пропустив армию. Нетерпеливые военачальники выстраивали войска в шеренги. Горожане знали, что в поход отправляется их жизнь или смерть. Если войско будет разбито, судьба Хорайи будет написана кровью. Орды, вздымающиеся огромной волной с дикого юга, не знают такого понятия, как милосердие.

Весь день колонны маршировали по лугам, поросшим травой, которая колыхалась под ветром. Луга пересекало множество малых рек. Местность постепенно повышалась. Впереди лежала цепь низких холмов, протянувшихся прочной стеной с востока на запад. Этой ночью они разбили лагерь на северных склонах холмов, и горбоносые, с горящими глазами дикари — обитатели холмов приходили десятками сидеть на корточках вокруг костров и повторять новости, которые пришли из таинственной пустыни. Через их рассказы ползло имя Нэтока, как извивающаяся змея. По его призыву демоны воздуха приносили гром, и ветер, и туман; жестокие бесы подземного мира сотрясали землю ужасающим ревом. По его велению возникал огонь прямо из воздуха, и пожирал ворота обнесенных стенами городов, и сжигал закованных в броню воинов, оставляя одни лишь обуглившиеся кости. Его войска своей численностью заполонили пустыню, и еще у него было пять тысяч стигийских войск в боевых колесницах под началом мятежного принца Кутамуна.

Конан слушал известия без волнения. Война была его ремеслом. Жизнь была непрерывным сражением, или цепью сражений. С самого его рождения Смерть была ему постоянной спутницей. Она вышагивала рядом с ним своей жуткой походкой; стояла за его плечом у игорных столов; ее костлявые пальцы стучали по кубкам с вином. Она возвышалась над ним чудовищной неясной тенью в плаще с капюшоном, когда он укладывался спать. Он обращал внимания на ее присутствие не больше, чем король замечает присутствие своего виночерпия. Придет день, когда ее костлявые объятия сомкнутся; не более того. Достаточно, что прямо сейчас он жив.

Однако, другие были более подвержены страху, чем он. Проверив стражу и возвращаясь в центр лагеря, Конан оказался перед гибкой, закутанной в плащ фигурой, которая остановила его, протянув руку.

— Принцесса! Вы должны быть в своем шатре.

— Я не могу спать, — ее темные глаза прятались в тени. — Конан, я боюсь!

— Ты боишься каких-нибудь людей? — Его рука сомкнулась на рукояти меча.

— Нет, не людей, — вздрогнула она. — Конан, есть ли что-нибудь, чего ты боишься?

Он задумался, трогая себя за подбородок.

— Да, — признал он наконец. — Я боюсь проклятия богов.

Она снова задрожала.

— На мне лежит проклятие. Дьявол из пропасти поставил на мне свою отметину. Ночь за ночью он кроется в тени, шепча мне кошмарные тайны. Он потащит меня вниз, в ад, и сделает своей королевой. Я не смею спать — он придет ко мне в мой шатер, как приходил во дворец. Конан, ты так силен, будь со мной — я боюсь!

Она больше не была принцессой, а была напуганной девочкой. Ее гордость спала с нее, оставив ее не стыдящейся наготы. В своем неистовом страхе она пришла к Конану, который казался сильнее всех. Его безжалостная сила, которая отталкивала ее, теперь влекла ее к себе.

Вместо ответа он сбросил свой алый плащ и закутал ее в него — грубо, как будто нежность любого рода была для него немыслима. Его железная рука на мгновение задержалась на ее узком плече, и Ясмела снова задрожала, но не от страха. Словно электрический шок, волна животной жизненной энергии прошла через нее от этого одного прикосновения, как будто часть бьющей через край силы Конана передалась ей.

— Ляг здесь, — от указал на чистое место близ небольшого костра. Он не увидел ничего неподобающего в том, чтобы принцесса лежала на голой земле рядом с лагерным костром, закутанная в плащ воина. Но принцесса повиновалась без возражений.

Он уселся рядом с ней на валун, положив на колени широкий меч. Свет костра мерцал на его броне из синей стали, и весь он казался стальной статуей — воплощением силы, которая на мгновение замерла в бездействии, не отдыхая, а лишь временно неподвижная, ожидающая знака, чтобы вновь ринуться в бешеное действие. Отблески пламени играли на его лице, и оно казалось сделанным из вещества тени, но твердой как сталь. Черты лица были неподвижны, но глаза пылали неукротимым огнем. Он был не просто дикарем, он был частью дикости, единым целым с необузданными стихиями жизни. В его жилах текла кровь волчьей стаи, в его мозгу крылись потаенные глубины северной ночи, его сердце пульсировало огнем пылающих лесов.