Роберт Говард - Конан Классическая сага

Над шпилями царственной Тарантии ночь раскинула свои черные нетопыриные крылья. На безмолвных улицах, подобно зрачкам диких зверей, горели факелы. Густая тьма благоухала всеми ароматами начинавшейся весны, но мало кто в городе отваживался выйти из дома в такой час. Редкие прохожие, которых суровая нужда все же выгнала за порог, крались, словно воры, шарахаясь от каждой тени.

В акрополе, вокруг которого расположился Старый Город, вздымал свои башни к бледным звездам древний дворец. Крепостная громада горбилась над холмом, будто фантастическое чудовище, тупо взиравшее на городские стены, не в силах вырваться из плена.

Тишина легла на мраморный зал и сверкающие покои мрачного дворца, словно пыль на могильные плиты забытых стигийских гробниц. Пажи и слуги прятались за крепкими засовами, и никто не осмеливался бродить по витым лестницам и длинным коридорам, кроме королевских гвардейцев. Но даже они, покрытые шрамами ветераны бесчисленных битв, старались не вглядываться в темноту и нервно вздрагивали от каждого неожиданного звука.

Возле парадной двери, скрытой богатой парчовой драпировкой, неподвижно замерли два гвардейца. Оба воина смертельно побледнели, когда из покоев донесся жуткий сдавленный крик. Жалобная песнь предсмертной муки, словно ледяная игла, пронзила закаленные сердца бывалых солдат.

— Митра, помоги нам! — прошептал воин, что стоял справа, едва разлепив бледные от напряжения губы.

Товарищ его ничего не ответил, и только громкое биение сердца вторило страстному шепоту, когда гвардеец добавил:

— Нам и нашей стране…

Ибо в Аквилонии, самом гордом из всех королевств хайборийского мира, помнили поговорку: «И храбрец становится трусом, когда правит безумие». А король Аквилонии явно был безумен.

Звали его Нумедидес. Он был племянником Вилеруса Третьего, наследником и продолжателем древней династии. Уже шесть лет страна изнемогала под тяжкой дланью правителя. Суеверный, самовлюбленный и жестокий, он в довершение ко многим человеческим порокам обожал запах свежей крови, посвист хлыста и вопли истязаемых. И дабы ничто не мешало ему предаваться извращенным радостям в гареме или в пыточной камере, вначале он даже позволил придворным баронам самостоятельно править страной от его имени.

Но все переменилось с появлением Зуландры Тху. Никто не знал, откуда взялся этот смуглый, худощавый человек, хранивший, по всей видимости, великое множество страшных, кровавых тайн. Никто не знал, зачем и почему явился он в Аквилонию, покинув далекую родину на Востоке.

В городе о нем частенько шептались: одни говорили, будто он чародей из туманной Страны Колдунов, что лежит на самом краю хайборийских пределов, другие утверждали, что это самый настоящий призрак, выбравшийся из развалин древнего стигийского храма. Третьи болтали, что, мол, если судить по имени — он чистокровный вендиец. Предположений было великое множество, однако правды не знал никто.

Больше года жил смуглокожий чужеземец во дворце, наслаждаясь с милостивого соизволения короля властью и прочими привилегиями монаршего любимца. При дворе ходили слухи, будто Зуландра — философ-алхимик. Он то ли ищет способ, как превращать железо в золото, то ли готовит рецепт всеисцеляющего снадобья. Кое-кто называл его волшебником, занявшимся Черным Искусством. А некоторые более дальновидные сановники предпочитали считать Зуландру просто возжаждавшим власти ловким шарлатаном.

Но все до единого сходились на том, что чужестранец сумел подчинить себе волю короля. Никто не знал, как — колдовскими ли заклинаниями или же разжигая алчность монарха обещаниями несметных богатств. Зато все понимали, что именно проклятый чужак, а никак не Нумедидес, правит теперь Рубиновым Троном. Малейшая прихоть Зуландры становилась для всех законом. Даже королевский канцлер Вибиус Латро получил приказ подчиняться незваному пришельцу, как самому государю.

А между тем поведение правителя Аквилонии становилось все более странным. Он вдруг повелел достать из сокровищницы побольше золота и отлить свое изображение. Потом украсил статую драгоценностями королевского дома и почти каждый день осыпал золотое изваяние цветами и цветущими ветками. Горе королевству, когда корона — на голове безумца. Да к тому же спятивший владыка стал игрушкой в руках ловкого фаворита, не то и впрямь настоящего колдуна, не то умного проходимца.

За скрытой багряной парчой дверью, где стояли гвардейцы, находились тайные покои. Стены в них убраны зловещим пурпуром, разукрашены загадочными магическими знаками и символами. Любопытному взору открылось бы поразительное зрелище…

В саркофаге из полупрозрачного алебастра лежал погруженный в глубокий сон Нумедидес собственной персоной. Дородное тело короля было полностью обнажено. Черты лица даже во сне не утратили выражения отвратительного самодовольства. Кожа — прыщавая и угреватая, слюнявые губы отвисли, под глазами набрякли тяжелые мешки. Мерзкое, как у жабы, брюхо вздымалось над стенками алебастрового гроба.

Сверху, над открытым саркофагом, вниз головой висело прихваченное за лодыжки тельце двенадцатилетней девочки. На нежной коже малышки остались следы пыток. Пыточные инструменты лежали поодаль среди дотлевавших углей, на медной жаровне. Жаровня стояла рядом со странным креслом из черного металла, украшенным загадочными письменами.

Горло ребенка было аккуратно перерезано, яркая кровь струилась по искаженному лицу девочки и светло-пепельным волосам. Саркофаг был наполовину заполнен кровью, и массивное тело короля нежилось в этой жуткой ванне.

Вокруг гроба, освещая кошмарную сцену, стояли двенадцать огромных свечей, высотой со среднего мужчину. Поговаривали, будто сделаны они из останков несчастных жертв колдуна…

На черном железном троне восседал Зуландра Тху — худощавый, средних лет человек с лицом аскета. Волосы его, стянутые ободком красноватого золота, походили на кольца змей, змеиным же холодом веяло от взгляда его темных, полуприкрытых тяжелыми веками глаз. Если бы не этот стеклянный, остановившийся взгляд, выдававший фанатика, можно было бы сказать, что Зуландра и впрямь похож на философа или странствующего мудреца.